Потом по проходу зазвучали тяжелые шаги — тяжелее, чем у тех, кто до сих пор там ходил. Полог сдвинулся, в закуток заглянула толстуха в платье цвета давленой смородины. Тяжело сказала:
— Аранслейг, время идти в общинный дом. Пора начинать прощание с твоей матерью.
Арания вздрогнула, выдрала руку из пальцев Алюни.
— Иду, тетя Элсейг.
Толстуха исчезла. Моя сестра на мгновенье скривила рот, как дите перед тем, как заплакать. Потом вскинулась, тряхнув головой, как молодая кобыла, и лицо её стало как раньше — спокойным, словно она за окошком сидела, и оттуда на всех смотрела. Распорядилась:
— Платье мне. Потемней. Никаких украшений.
Алюня вместе с Вельшей кинулись выполнять. В растворе полога мелькнул Рогор, сказал быстро:
— Госпожа Аранслейг, госпожу Тришу тоже бы надо взять с собой.
Сестрица кинула острый взгляд на Саньшу.
— Ты. Утри слезы и причеши госпожу Тришу. Она должна выглядеть достойно.
— И вот ещё что. — Сказала я быстро. — Гребень. Твои волосы нельзя оставлять где попало. Если ты и впрямь не хочешь остаться здесь как мужняя жена.
Сестрица бросила взгляд через плечо. Туда, где на покрывале лежал брошенный Алюней гребень.
— Саньша. — начала было она.
Та двинулась, но я опередила. Шагнула, вытянула скатку темных волос из частокола зубьев.
Тут в закуток вернулись Вельша с Алюней. Прошли гуськом между топчанами, почтительно, под локотки, вздели Аранию на ноги. И принялись её переоблачать.
Саньша тем временем кинулась за мной с гребнем — потому что я спешно нагнулась над краем топчана, где до этого сидела госпожа сестрица.
На пестрядинном покрывале нашлись ещё два волоса. Я сожгла все волосья над свечей — Арания смотрела неотрывно. Облизнула губы, объявила:
— Все поняли? Волосы мои собирать, госпоже Трише отдавать.
Девки дружно закивали. Саньша наконец меня поймала, усадила на топчан, нажав сильными ладонями на плечи. Потом быстро расплела косу, в два счета, больно обдирая гребнем кожу на голове, причесала мои лохмы. Да так и оставила — по-господски.
И мы отправились прощаться с Морисланой. Девки, Алюня, Вельша и Саньша, с нами не пошли.
Кое-где в закутках сидели — где дети, а где и норвинские девки с парнями. По краям пологов пробивался свет, слышались молодые, иногда полудетские голоса. У выхода нас поджидал Рогор, держа в руке толстую горевшую лучину. Рядом с ним стоял насупившийся Сокуг.
Арания два раза оступилась, пришлось подхватить её под руку. Так мы и вышли на двор перед общинным домом, где стояла толпа норвинов. Перед нами расступились, освобождая дорогу. Мы вошли в распахнутые двери общинного дома — и тут же увидели Морислану.
Норвины закатили телегу с её телом внутрь, разобрав борта и навес. Она лежала, утопая в хладолисте. На каменных столбах, в два ряда подпиравших скаты крыши, горели факела, и серебряное шитье на алом платье сияло. С первого взгляда мне даже показалось, что Морислана шевелится. Я отступила, сглотнула — и только потом поняла, что это мне чудится.
Арания застыла на мгновенье, глядя на матушку. Потом двинулась вперед.
Мы встали сразу за телегой. Рогор замер у меня за плечом, а Сокуг за спиной Арании. Кто-то гортанно крикнул, и норвины начали заходить внутрь. Впереди всех шагал крепкий мужик лет под пятьдесят, за ним ещё двое — постарше и побелее сединами.
— Моё сердце плачет о тебе, дочь моего брата Морислейг. — Остановившись у телеги, сказал мужик.
И Арания отозвалась ровным голосом:
— Моя мать принимает твои слезы, дядя Ургъёр.
Норвины все шли и шли, приговаривая:
— Мое сердце плачет о тебе, сестра моя Морислейг. тетушка Морислейг. — и уходили назад, за наши спины.
Арания раз за разом отвечала:
— Моя мать принимает твои слезы, дядя Эргас. принимает твои слезы, сестра Наслейг.
Сзади рядками стояли накрытые столы. Оттуда тянуло сытным духом еды. А у меня с утра во рту крошки не было, так что живот к спине уже присох. Но думки о еде в голову не шли — Морислана лежала прямо передо мной, и с моего места виден был лоб под темными волосами, раскиданными по хладолисту. А ещё щека с ресничинами. То ли с устатку, то ли ещё с чего, только мне все мерещилось, что ресничины дрожат.
Уже после я сообразила, что это из-за факелов. Пламя горит, тени дергаются, вот и чудится всякое.
Единственно, что хотелось — пить. Аж губы коркой пошли. А тут ещё жар от факелов шел, и я боялась, как бы не сомлеть. У Арании, у той голос осип, пить небось хотелось не меньше моего. Только она все проговаривала раз за разом:
— Моя мать принимает твои слезы. моя мать принимает.
Ручеек народу иссяк как-то вдруг. Я от облегчения выдохнула с хрипом, Арания рядом покачнулась, привалилась ко мне плечом. Рогор прошептал над ухом:
— Сейчас я заведу разговор об убийстве Морислейг. И о легеде. Готовься.
Легед это плата за кровь, припомнила я. Арания уже отлепилась от меня и пошла куда-то назад. Пришлось кинуться следом.
Ближайший к телеге стол оказался пуст. За другими столами все расселись лицом к нам. За первым сел дядя Ургъёр. По бокам у него примостились ещё несколько мужиков, таких же, как он — немолодых и седых.
Арания боком пробралась на лавку, уселась посередке, лицом к дяде Ургъёру. Я через лавку просто перешагнула — ноги-то у меня не усохшие. Рогор и Сокуг, как ни странно, уселись с нами рядышком. Рогор с моей стороны, Сокуг со стороны Арании. Причем сестрица в их сторону даже не глянула.
Словно тут, в общинном доме, у тела матери, прислужники-норвины вдруг стали ей ровней.
На столе было выставлено угощение — миски с едой и чаши с темным питьем. Я уже повела рукой к чаше, но тут Арания пнула меня под столом и прошептала:
— Нельзя. Первым всегда пьет глава рода.
Я замерла.
— Теперь, когда мы попрощались с дочерью нашего дома Морислейг. — Громко заявил тем временем Ургъёр. — Начнем же последнюю трапезу! И пусть она будет веселой! Пусть никто не пожалеет эля на поминальный глоток для души Морислейг, пусть наша сестра возрадуется, глядя на такое веселье!
Он поднял широкий кубок, размером с добрый туес, но тут Рогор с места выкрикнул:
— Разве может убитая радоваться, пока живы её убийцы? Что лучше для ушедшей души — поминальный глоток или поминальная месть?
Ургъёр чаши не опустил. Как сидел, так и замер.
— Говорящий перед лицом многих — многим и рискует…
Рогор вскочил на ноги.
— Я, в отличие от этих многих, боюсь малого! Боюсь, что когда я войду в чертоги отца нашего Дина, и он меня спросит — был ли я достоин носить пояс мужчины — я постыжусь ответить да! А ты этого не боишься, достойный Ургъёр, глава рода Ирдраар?
