Муртан и раздражал киммерийца, и забавлял его, и иногда даже вызывал его восхищение. Конан всегда удивлялся людям, которые ухитрялись действовать за пределами собственных возможностей. Изнеженный богач сумел одолеть дороги Стигии, прошел по пустыне, по берегу Стикса, сейчас карабкается по горам… Он побывал в бою с разбойниками и людьми-крокодилами – и уцелел. И не потому остался жив, что струсил и бежал, – нет, ему просто повезло. Конан уважал подобное везение – оно означало благосклонность богов.
«Интересно, – думал Конан, – почему ни Муртан, ни Галкарис не вспоминают о Сешет?»
Сам Конан не забывал о таинственной безумной нищенке, которая неустанно шла за путниками, держась так, чтобы они ее не замечали. Отчасти она добилась своего, потому что Муртан ни разу не уловил звука ее шагов. Галкарис слишком была утомлена и занята собственными бедами – она сбила ноги, – чтобы следить за происходящим вокруг.
А Конан то и дело видел мелькающую в отдалении светлую тень. Когда киммериец охотился или готовил на костре пойманную им птицу или мелкого зверька, похожего па белку, – он всегда старался оставить часть пищи для Сешет. Он не сомневался в том, что женщина находит эти подношения и таким образом подкрепляется.
Пару раз Конан под незначительными предлогами отходил от лагеря и разыскивал Сешет. Он не приближался к ней, чтобы не спугнуть, просто осматривал ее скромную стоянку и убеждался в том, что с ней все в порядке.
Кем бы она ни была, она не занималась магией, и это успокаивало киммерийца.
На четвертый день путешественники спустились с гор, и сразу же жар пустыни охватил их. Ослепительно-белые пески простирались перед ними до самого горизонта. Посреди этих белых барханов видно было одно пятно медного цвета.
– Вот они – Пески Погибели! – воскликнул Муртан, указывая на них рукой. Он повернулся к киммерийцу. Темные глаза молодого человека сияли. – Как ты думаешь, Конан, сумеем ли мы добраться туда за один день?
– Нет, – сразу же ответил Конан. – Здесь расстояния кажутся меньше, чем есть на самом деле. Мы попадем в ловушку, если сразу же двинемся в путь.
– Что же ты предлагаешь?
– Предлагаю набрать воды про запас, приготовить зонтики от солнца – для этого нужно сплести ветки, – и накоптить птицы. Мы потратим не менее двух дней на то, чтобы очутиться в Песках Погибели. И как справедливо заметил многочтимый Муртан, – тут Конан чуть насмешливо усмехнулся, – кроме дороги «туда», всегда остается еще и дорога «обратно». И в данном случае обе эти дороги будут совершенно одинаковой длины.
– Иными словами, провизии и воды потребуется на четыре дня, – подытожил Муртан.
Конан дружески хлопнул его по спине.
– Люблю людей, которые выражаются четко и ясно.
Они подготовились к трудному переходу и, запасшись, кроме еды и питья, еще и мужеством, двинулись в путь перед самым заходом солнца. Конан предлагал пройти как можно больше, пока держится прохлада.
«В тайне от остальных я не смогу ни кормить, ни поить Сешет здесь в пустыне, – подумал он. – Надеюсь, она не последует за нами… Потому что в противном случае ей придется явиться нам на глаза. Не поползет же она по песку, прячась за барханами!»
Несколько раз он оборачивался, высматривая одинокую фигурку женщины, закутанной в белое покрывало, однако Сешет нигде не было видно.
* * *
– Вот они, Пески Погибели! – воскликнул Муртан, изумленно глядя на картину, открывшуюся перед ним.
Они достигли цели перед рассветом на второй день пути через пустыню. Луна была почти полной, но сейчас она уже склонилась к горизонту и вот-вот должна была исчезнуть.
Перед Муртаном и его товарищами лежали руины огромного лабиринта. Стены его наполовину обрушились. Острые зубы времени перемалывали их на протяжении многих столетий. То, что издалека представало взору как пески медно-красного цвета, на самом деле было причудливой сетью переходов и коридоров, кое-где крытых, а во многих местах – лишенных крыши.
Даже и обрушенные, эти стены достигали в высоту полутора, иногда двух и более человеческих ростов.
– Страшно представить себе, каким был этот храм в те зимы, когда его только что возвели! – проговорил Муртан. Как завороженный, он не мог оторвать глаз от удивительного зрелища.
Галкарис молчала. Она чувствовала, что с нею творится что-то странное. В ней как будто одновременно жили сразу два существа. Разумеется, она знала от своих спутников о том, что иногда ведет себя загадочно. Ни одного своего непонятного поступка Галкарис не помнила, и это яснее прочего говорило о том, что в ней поселилось какое-то другое создание. Очевидно также, что создание это не представляло угрозы для девушки и тех, кто ее сопровождал.
Сегодня впервые обе личности, жившие в теле Галкарис, проявили себя одновременно.
Та Галкарис, что принадлежала Муртану и была его рабыней и наложницей, ощущала усталость и страх. Ей хотелось, чтобы утомительное путешествие поскорее закончилось, чтобы ее господин обрел, наконец, желаемое и вернулся в Кордаву.
Она не испытывала никакой радости от того, что их безумная авантюра наконец достигла апогея – они видят храм в Погибельных Песках, видят его наяву, а не на картинке в древнем свитке! Утомление и страх – вот и все, о чем могла думать Галкарис.
Но вторая ее личность, таинственная и темная, ликовала. Ей хотелось бежать навстречу каменным фигурам, которые еле-еле угадывались впереди, среди нагромождения булыжников. Она мечтала поскорее очутиться внутри лабиринта. Торжествующие гимны зарождались в ее груди, она готова была запеть их во весь голос – напрягая последние силы какие еще оставались у бедняжки Галкарис…
Нимало не подозревая о той сложной внутренней борьбе, которая происходила в душе его рабыни, Муртан удовлетворенно качал головой.
– Все-таки я добился своего! Напрасно меня называли неженкой, избалованным книгочеем, который ничего, кроме выпивки и старинного свитка, не любит. Я докажу всей Кордаве, что чего-то стою!
– Разумеется, – сухо поддакнул Конан. – Тебе осталось лишь войти в зачарованный лабиринт и отыскать среди сотни комнат и переходов камень, давным-давно закопавшийся в песок… Не говоря уж о том, что камень этот не дается в руки посторонним.
– Возможно, я не посторонний, – приосанился Муртан.
Выглядел он, особенно в бледном лунном свете, изможденным и постаревшим: щеки запали, темные глаза ввалились, бородка, доселе ухоженная и умащенная благовонными маслами, свалялась и торчала клочьями, как шерсть на худой собаке. Однако сам Муртан даже не подозревал о том, какие изменения претерпела его щегольская внешность и как он воспринимается сейчас со стороны. К счастью для Муртана. Потому что кордавского гуляку немало огорчила бы подобная метаморфоза. К вопросам наружности он относился чувствительнее, чем иная женщина.
