— Лавочник, ваша ученость, мясник! — И не без гордости добавил: — Лавка под золотым трилистником9 с грамотами на торговлю копченостями и холодцом.
— И сосисками торгует?
— А как же, ваша ученость. И перчеными, и с молотым орехом, и с прочими всевозможными приправами. У лучших колбасников и коптильщиков квартала берем.
— И где помещается лавка родителя?
— В Гиацинтовом переулке, ваша ученость, под нумером шестнадцатый и вывеской «Дедушкины яства».
— Это ж в двух шагах от меня! — воскликнул Пузан, расплывшись толстощеким лицом. — Ля как-то не заглядывал в Гиацинтовый... Нужно будет кухарку послать, непременно. Копченые перченые сосисочки — благолепно весьма, особенно с добрым жбаном...
— Гхм! — громко сказал Брюзга.
Именно произнес, а не откашлялся. Пузан чуточку смущенно замолк. Пожалуй что, вопросы таковые к испытаниям и в квартале не относились... и Тарик готов был побиться об заклад, что у папани вскоре прибавится покупатель, причем из тех, что берут помногу.
— Ну что же... — сказал Брюзга. — Я так полагаю... — И он показал остальным три пальца (совершенно непонятный Тарику жест). — Или будут возражения, собратья? Нет возражений... Служитель, озаботьтесь...
Тарик знал, что сейчас произойдет, уже семь раз за сегодня наблюдал это приятное, что скрывать, зрелище — на испытаниях в Школариуме сов вручали Титоры, а в квартале, ага, другие порядки... И сам расстегнул три верхних пуговицы кафтанчика. Подошедший служитель привычно оттянул левую полу, проткнул ее коротким шильцем и прикрепил к сукну сову. Как и предписывалось, Тарик во все время этой короткой процедуры ел преданными глазами Наставников, а потому не видел, какой совы его удостоили (хотя определенные надежды всерьез питал). Только проходя к своему месту, не удержался, скосил вниз глаза, и душа его возликовала: сова золотая, да вдобавок, как и полагалось на квартальных испытаниях, от нее свисает на палец толстый крученый шнурок — желто-чернокрасный, цветов штандарта королевства! И папаня с маманей возрадуются, и в родном Школариуме ждет уважение!
Потом испытывались оставшиеся Школяры — с разными итогами. Но никто не провалился, никто не попал на «кобылу». Когда все завершилось, встал и Брюзга, и двое других, заскрипели стулья — это вставали Титоры, а за ними и Школяры, заранее наученные церемонии. Даже порольщик стоял.
— Что вам сказать, любезные мои... — начал Брюзга почти задушевно. — Пять золотых сов, три красных, три белых. Бывало получше, но и теперь неплохо. Вот только этот дуболом... — он поморщился. — Ну ничего, мы еще посмотрим, что за разгильдяи в том Школариуме засели, непременно посмотрим... Вот что я вам хочу сказать в заключение, хорошие мои: вы и не ведаете, в какое счастливое время живете! Скверно вас дерут... почитай, что не порют, а гладят. Вот нас не только в ваши годы, айв молодости пороли так пороли! Не было нынешних слюнявых глупостей: ах, шесть розог, ах, дюжину, а больше и не дозволяется, чтобы попочки не страдали... А у нас в прежние года ставили песочные часы и драли, пока последняя песчинка вниз не пересыпется. А часы, между прочим, были и на три минуты, и на шесть, а то и на дюжину. И поролыцикам было настрого приказано не прохлаждаться, розгами махать, как мельница крыльями машет в ветреный день. Не только Школяров и Подмастерьев, но и Студиозусов пороли, невзирая на происхождение. И Офицеров пороли — всех, кто ниже полковника, а уж они поголовно были Дворяне. И Чиновных пороли первых трех рангов, и даже, случалось... — он скомкал фразу. — Ну, это прошлые дела... К чему я клоню? К тому, что людей воспитывали — не чета нынешним. Поротые Офицеры отвоевали у зловредного Батарама и устье Тилутаны, и все Зеленое Заречье — а испоротые и устье, и Заречье потеряли. И так — чего ни коснись. Кто знает, если бы великого Гаремата Корария не пороли и в Школариуме, и в университете, он, может, и не прославил бы науку нашего королевства на весь мир...
Глаза его блестели, на впалых щеках появились красные пятна. Правда, на сей раз он витийствовал недолго и вскоре торжественно объявил:
— Испытания закончены, Титоры и Школяры могут отправляться по домам!
Первым, подметил Тарик, вскочил Пузан — ага, наступил обеденный час, и толстяк думал в первую очередь об ублажении чрева. У него у самого посасывало под ложечкой — но, в отличие от иных Школяров, мчавшихся к выходу вприпрыжку, он посчитал, что должен шагать неспешно, солидно, как и подобает не просто выдержавшему квартальные испытания, а удостоенному золотой совы с почетным шнурочком
Глава 2 ДОЛГАЯ ДОРОГА ДОМОЙ
П
ройдя по пустому гулкому коридору, распахнув тяжелую
дверь (привратник, конечно, и не подумал утруждаться ради такой мелочи, как Школяр), спустившись по невысокой лестнице в шесть каменных ступенек, Тарик оказался на обширном дворе, окруженном затейливой чугунной оградой. Высокие ворота затворены, и на прямоугольных серых плитах не видно конского навоза. Дело тут явно не в распорядительности дворника — просто не видно ни одного экипажа: надо полагать, нет таковых у господ Наставников, невелики персоны по квартальным меркам...
Слева за воротами возвышался круглый каменный столб с мирообразом10. А у открытой калитки прохаживался взад-вперед Титор Кардош, которому вроде бы и не было нужды тут оставаться. Беспокойно как-то прохаживался, словно бы в волнении. Завидев Тарика, он, казалось, не просто обрадовался, а натуральным образом просиял, заспешил навстречу. Тарик не ускорил шагов. Титор Кардош по прозвищу Долговяз, в общем, не хуже и не лучше других, так что не было причин выказывать ему особенное уважение...
— Мои горячие поздравления, Тарик! — выпалил Долговяз. — Оправдал мои усилия, не подвел учителя!Как выражались в таких случаях Школяры промеж себя, талдыка цвел и пах. Ну, еще бы — успех Школяра был и успехом Титора, или попросту талдыки (но храни вас Создатель употребить это непочтительное прозвище при Титоре — полдюжины розог схлопочете!). Тарик выжидательно молчал.
— Пойдем-ка... — Зачем-то опасливо оглянувшись, Долговяз взял Тарика за плечи и вывел в калитку. — У меня к тебе будет серьезный разговор...
— Меня дома ждут, — буркнул Тарик, только чтобы отделаться. На самом деле ему некуда было особенно торопиться: маманя, конечно, ждала с нетерпением, но вовсе не требовалось нестись домой сломя голову, тем более что Школяру, одетому по форме, надлежит «шагать по людным местам степенно и чинно, без припрыгиваний, маханий руками и гримасничанья лицом».
— Мы и по дороге поговорить можем, — сказал Долговяз. — Тарик, ты ведь уже хороших годков достиг, еще два месяца — и перейдешь в Подмастерья, должен понимать взрослые вещи... И память у тебя хорошая. Должен помнить все, что говорил Наставник Филодош... ну, главный на испытаниях. Верно ведь?
— Верно, — осторожно согласился Тарик, все еще не понимая, куда талдыка гнет.
— Помнишь, как он сказал: испоротые офицеры потеряли и устье Тилутаны, и все Зеленое Заречье?
— Ну, помню...
— А что это означает?
— Ну, что потеряли...
— Тарик, Тарик... Пора бы знать в твои годы: частенько у иных слов есть двойной смысл... Неужели не знаешь?
— Знаю...
— Был там двойной смысл! — сказал Долговяз прямо-таки торжествующе. — Ни устья, ни Заречья наше славное королевство так и не отвоевало. А потеряли мы эти земли при короле Дазоре Третьем, да утешит Создатель его душу в Счастливых Полях. Значит что? Значит, сей Филодош допустил словесное «осуждение величества». Что несравнимо по тяжести с «оскорблением величества», однако ж законами королевства карается. Понял теперь, чему ты стал ушеслышцем?
— Понял вроде... — сказал Тарик, ошарашенный лихостью, с какой Долговяз поиграл словами так, что они стали означать караемый проступок, «осуждение величества». Первый раз с таким столкнулся.
— Это еще мелочи, а вот если мы дальше пойдем... Слышал ведь, как Филодош говорил: великий Гаремат Корарий, не будь он порот и в Школариуме, и в университете, чего доброго, не сделал бы своего гениального открытия? А здесь каков двойной смысл?
