пятнами рекламы на бортах. И все это без звука, никто не кричал, не звал на помощь. Лица пассажиров так же размазывались, как и борта троллейбуса.
Фомин оторопело смотрел на взбесившийся троллейбус, не то что бы не понимая, а просто не воспринимая, слишком фантастично было происходящее. Гораздо легче было согласиться с тем, что у него что-то с глазами, чем с тем, что эти глаза видели. А реальность продолжала вести себя как попало, вот уже вместо троллейбуса оказалась широкая и плоская, дико размалеванная картина и все это, на секунду замерев, стало стремительно стекать обратно в центр картины, где образовалась громадная воронка и… троллейбус исчез!..
Но не это было самое страшное, а то, что туда же, в эту воронку, поплыли всё стремительнее и стремительнее дома, деревья, решетка ограды, детская площадка — всё!.. Причем, происходило это в полной тишине… птицы куда-то пропали, все остальное замерло, словно в изумлении происходящего… а языки от воронки уже жадно тянулись к ним, к их скамейке! Он не успел ничего сказать, все еще ошеломленно моргая, как незнакомец схватил его за руку и крикнул:
— Пры-ыгай!..
2. Три толстяка.
Нужно быть идиотом, чтобы не пить с утра, а в награду за это, получить по высохшим мозгам. Фомин был идиотом полным, потому что при этом находился в баре. Сидел и ждал трезвый, как наемный убийца в политическом детективе, только что без галстука с оптическим прицелом. И дождался. Ирина пришла и сходу, оценив его помятую физиономию, объявила: «всё, надоело! видеть тебя не могу!»
Вчера он опять был пьян в дым, в который раз нарушив страшную клятву капли в рот не брать. Все бы ничего, к этому Ирина уже привыкла, но появившись в таком виде, он испортил ей день рождения, ляпнув какой-то родственнице, что он лучше будет пить, чем есть, когда та прилюдно стала разбирать его внешний вид. Родня Ирины по женской линии была, может и не прожорлива, но необыкновенно толста, понятно, страдая от этого, — мужчины же этого дома, наоборот, отличались крайней субтильностью. Фомин, сказав первое, что взбрело в голову, наступил на больную мозоль.
В последнее время он утрачивал свое обычное добродушное зубоскальство по мере «нагружения» и, зная об этом, не хотел идти в незнакомую компанию, но Ирина чуть ли не силой затащила его к себе, объясняя, что их ждут и будет неудобно. Но все неудобства начались именно с его появлением. В подвыпившей и крикливой компании верховодили женщины. «Кого ты привела? Разве можно так пить? Посмотри на наших мужчин!..» Взглянув на мужчин и сравнив их с женщинами, Фомин поставил диагноз: сексуальная дисгармония, сочувствую!.. Больше всех обиделась мать Ирины, хотя ее-то он как раз и не имел в виду, — она уже и зятьком его называла, видимо, пугая.
Ирина вытолкала его за дверь.
— Но ведь это правда! — сопротивлялся Фомин. — Если женщина пухнет, а мужчина сохнет — зри в корень: физическая дисгармония, вырождение!..
— Это ты выродок! — поставила Ирина свой диагноз, и захлопнула дверь…
Утром она позвонила и продиктовала на автоответчик — где, когда и главное, в каком состоянии она хочет его видеть. Фомин в это время лежал, не в силах даже понять, снится это ему или Ирина уже в квартире.
И вот, пожалуйста…
— Все, Андрон, я ухожу!.. — Глаза Ирины предательски блеснули.
— Что значит уходишь? Куда?! — не понимал Фомин.
Не хватало еще сцены в баре. Конечно, он был последняя свинья и противен самому себе, но нельзя же так — он столько труда положил, чтобы оставаться, по ее же просьбе, трезвым всё утро, а она, едва появившись, заявляет, что уходит. Причем, уходит от него. Каково это слышать на больную, сухо потрескивающую голову? Да еще эта музыка…
Музыка орала совсем не в тему.
— Собственно и уходить-то не от чего! — добавила Ирина с тихим бешенством, пока Фомин потихонечку обалдевал от сюрпризов, что принесла ему трезвая жизнь.
Она выразительно окинула его взглядом. Вид у него, несмотря на все его паранойяльные хлопоты с бритвой и расческой (он все время гадал в зеркало, кто кого бреет?), был потрепанный, как у всех, кто резко бросает пить поутру да еще не по своей воле. Так светло и нездешне выглядят вырванные из запоя алкаши на приеме у нарколога вытрезвителя.
— Как это не от чего? — возмутился Фомин, и уставился на два бокала коньяка, вдруг появившиеся перед ним.
Леша, бармен и совладелец этого бара, решил обслужить своего постоянного клиента сам, видя, что тот в затруднительном положении.
— VSOP, — невинно сказал Леша, и причмокнул губами. — Может, лимончику?
— Леш, сделай потише, — попросил его Фомин, соглашаясь с лимончиком.
— Мануально! — заверил его Леша.
— Я пить бросил, сижу трезвый как дурак, а она уходит! — наконец прорвало Фомина.
— Давно ли? — в свою очередь возмутилась Ирина, глядя на нагло сияющие пузатые бокалы. — Да и не в этом дело!..
Она нервно закурила…
— Мало того, что ты пьешь, как извозчик и портишь людям праздник, так ты еще и на работу перестал ходить! Мне приходится самой тащить твои проекты, ведь договора заключены, Андрон!.. А ты в это время чем занимаешься?..
Фомин вздохнул, с сомнением посмотрел на коньяк, потом решительно, залпом, выпил один бокал, пальцем показал Ирине на второй. Она с раздражением и злостью дернула плечом. Тогда он выпил и второй.
— А я решил написать роман, — сказал он, чувствуя по разливающемуся теплу, что может написать и два.
Появились еще два бокала и блюдечко с нарезанным лимоном, Леша просто мысли читал. Зато Ирина сразу завелась:
— Какой роман? — вскинулась она. — Что ты меня смешишь! Ты же все время пьешь!.. Роман!.. О чем ты можешь написать?
— Хрен знает о чем! — пожал плечами Фомин. —
