И тем самым подтолкнул Рассохина к мысли, оправдывающей поездку на Карагач. Он тут же переориентировался и предложил, дескать, неплохо бы будущим летом прокатиться в Сибирь, отдохнуть, вспомнить молодость и поискать книжные захоронения, совместить приятное с полезным. Бурнашев слушал его с видом непроницаемо-улыбчивым, сидя за своим рабочим столом в лаборатории, где вперемешку с бумагами высились завалы радиодеталей, проводов, паяльников, кусачек, отверток и прочего инструмента, покрытого пылью. С рождением дочки он сильно изменился, стал замкнут, после работы сразу бежал домой, ходил чем-то озабоченный, а самое главное — перестал паять и заигрывать со студентками.
— А как они в землю попали, книги-то? — спросил он то, о чем Рассохин даже не задумывался. — Кто закопал?
— Кержаки, наверное. Там исконно раскольничий край…
— Зачем?
— Кто их знает?.. Должно быть, прятали.
— Надо выяснить, почему прятали, — заявил Бурнашев. — То есть это единичные случаи или система. Если система, тогда можно искать. Займись, узнай все, а я аппарат сделаю.
— Какой аппарат?..
— Попробую скрестить ужа и ежа. А как ты иначе собрался искать? Есть одна мысль, давно хотел воплотить в железо, да стимула не было… Но за это ты возьмешь меня с собой на Карагач.
— У тебя молодая жена и маленькая дочка, — напомнил Рассохин.
Сатир отчего-то набычился, и Рассохин вдруг подумал — сейчас скажет, что опять разводится. Суть их многолетней переписки состояла в том, что Бурнашев сообщал ему о своих свадьбах и слал приглашение, потом с восторгом рассказывал о детях и, наконец, о разводах, их философских обоснованиях и причинах.
— Я, кажется попал, Стас, — на сей раз сказал Кирилл. — Мы с Сашенькой в храме повенчались… И теперь просто беда.
— Развенчаешься, не впервой, — не без иронии сказал тот.
— Боже упаси!.. Сашенька женщина потрясающая! Она жена мне до последнего часа…
Так он про всех жен говорил.
— В чем же беда?
— После венчания Сашенька религией увлеклась, а до этого и в церкви-то не бывала… И надо же, каждый день теперь ходит, дома все с молитвами, без креста есть не сядешь, спать не ляжешь… Точно как у кержаков! Посты всякие, запреты, шаг влево, шаг вправо… И меня еще с собой тащит! Святого делает… Курить нельзя, выпить — по праздникам, ругаться и вовсе, даже если молотком по пальцу… В общем, тоска смертная, Стас. Хотя я догадываюсь, зачем она это делает.
— Зачем?
— Опутать хочет, в кокон заплести, чтоб сидел и не дергался. Она же знает про всех моих жен, детей. Что я от них, как колобок… Религия — это самый действенный способ, могучий рычаг, чтоб придавить человека, смирить волю… У Сашеньки ручка слабенькая на вид, нежная, целуешь — так подрагивает. Она все время взволнованная, понимаешь? Таких не любить невозможно!.. И вот этой ручкой она меня за горло…
Прядь с лысины свалилась и висела возле уха, как казацкий чуб, — Рассохин впервые видел приятеля несчастным и растерянным.
— Сорваться хочешь от нее на лето? — прямо спросил он.
— Хотя бы месяца полтора воли! — простонал тот. — Нельзя же так сразу приручать зверя!
— Отпустит?
— С тобой отпустит! — уверенно сказал Бурнашев. — Сашенька считает, ты вообще праведник, то есть ведешь праведную жизнь. Поэтому и выглядишь на тридцатник. А я волосы на чужих подушках оставил…
— Знала бы она, какой я праведник, — проворчал Стас.
— Скромник ты наш!.. За больной женой ухаживал, умерла, так не пустился во все смертные. Воздержание, умеренность, ну и все прочее. А потом, бескорыстно спасать церковные книги, иконы — это же духовный подвиг! Сашеньке нечем будет возразить!.. Даже если их там нету, все равно поедем! Кобеля надо обязательно спускать с цепи, иначе хозяйку покусает.
Таким образом Бурнашев вдохновил Рассохина на экспедицию, но едва они начали считать, во сколько обойдется поездка в Сибирь двух-трех человек со всеми транспортными расходами, арендой лодок и закупкой дорогостоящих японских радиоблоков, плат, матриц, видеокарт и прочих деталей для аппарата, то пыл сразу же потерял высокий градус. На все про все требовалось более миллиона, а потом еще раз пересчитали, и сумма увеличилась почти вдвое — столько из кармана не достанешь и взять особенно не у кого. Правда, Бурнашев одного богатенького приятеля вспомнил — отставного милицейского полковника Галицына, но сразу сказал, что тот вечно прибедняется, взаймы не дает и если даст какую-то часть, то непременно попросится в экспедицию, поскольку давно мечтает посмотреть настоящую дикую Сибирь. И вполне может потребовать компенсацию, например процент от найденных кладов. Так что никакой бескорыстности не получится.
В общем, расстались они с настроением кислым, однако и тут не обошлось без мистики: буквально через день вдруг объявился младший Колюжный, который до этого не звонил, пожалуй, год. И вопрос с финансированием закрылся в тот час же, как Рассохин, опять же скрывая истинную причину, поведал Колюжному о замысле экспедиции — о Карагаче тот уже был наслышан.
С Колюжным-старшим Стас работал на Вилюе. Славка тогда был еще маленький, но любопытный, рвался с геологами в поле, и Рассохин однажды взял его с собой на прииск, где и научил мыть золото лотком. Геолог из Колюжного не получился, ибо через несколько лет его перевели в министерство, Славка закончил экономический факультет, потом учился за рубежом, но умения добывать золото не утратил — стал солидным бизнесменом и заработанные деньги не жалел, устраивая всевозможные экстремальные походы зимой на снегоходах, летом на моторных лодках.
После того как вопрос с деньгами решился, Рассохин наконец-то уверовал, что экспедиция на Карагач состоится, воспрял и с вдохновением ушел в Интернет выуживать все, что есть по старообрядческим поселениям и скитам по Карагачу. Но оказалось, кроме упоминаний о том, что бассейн этой реки заселялся беглыми раскольниками в восемнадцатом веке, ничего интересного не было. Дважды попадались невразумительные научные публикации профессора Дворецкого, утверждающего, будто кержаки толка молчунов приходили сюда с реки Керженец, для чего он проводил специальные исследования говоров, бытовой и религиозной культуры. Будто обычай после сорокалетнего возраста замолкать до конца жизни возник еще на европейской части России и впоследствии перекочевал в Сибирь. И уже здесь их почему-то перестали называть молчунами, а окрестили погорельцами, видимо, после какого-то пожара.
И хоть бы строчка, хоть бы намек, почему эти молчуны-погорельцы закапывали книги!
Этот профессор жил в Питере, и Рассохин уже прикидывал, как бы в ближайшие выходные с ним встретиться, искал адрес и телефоны, и в хлопотах выпало из памяти, что в субботу должна приехать дочь Жени Семеновой, из той же самой Северной столицы. Когда она рано утром позвонила в дверь, Стас в недоумении пошел открывать и, увидев на пороге женщину, отпрянул и потерял дар речи. Он вмиг вспомнил о Елизавете и так же вмиг узнал ее: перед ним стояла точная копия блудной отроковицы — тот же нос с горбинкой, большие глаза с выпуклыми веками, чуть впалые щеки и яркие даже без помады выразительные губы. И скорее всего, от этого внезапного сходства ощутил смущенное волнение, в первые минуты не знал, как себя вести — то ли как с реальным человеком, то ли как с привидением, вдруг возникшим из небытия.
