— Теперь видишь ты Срединные Миры Жизни, — говорит Анубис.
И десятки миров прокатываются мимо, словно экзотические мраморные шары — в пунктире линий, откалиброванные, отполированные, раскаленные добела.
— Сдерживаемые, — говорит Анубис. — Они содержатся внутри поля, перекинутого между двумя единственно значимыми полюсами.
— Полюсами? — переспрашивает металлическая голова по имени Вэйким.
— Домом Жизни и Домом Мертвых. Срединные Миры движутся вокруг своих светил, и все вместе следуют они путем Жизни и Смерти.
— Не понимаю, — говорит Вэйким.
— Еще бы ты понимал. Что во всей вселенной является одновременно и величайшей благодатью, и величайшим проклятием?
— Не знаю.
— Жизнь) — говорит Анубис, — или смерть.
— Не понимаю, — говорит Вэйким. — Ты употребил превосходную степень. Ты потребовал одного ответа. И однако назвал сразу две вещи.
— Да? — спрашивает Анубис. — В самом деле? Разве из одного того факта, что употребил я два слова, следует, что назвал я две разные, отличные друг от друга вещи? Разве не может что-нибудь иметь более одного имени? Возьми к примеру себя. Что ты такое?
— Не знаю.
— Ну что ж, в общем-то подходящая почва, чтобы на ней произросла мудрость. Ты можешь в равной степени быть и машиной, которую я решил на время воплотить в виде человека, а сейчас вернул в металлическую оболочку, и человеком, которого я захотел воплотить в машину.
— Так какая же разница?
— Никакой. Совсем никакой. Ты-то не можешь отличить одно от другого. Ты не в состоянии припомнить. Скажи мне, ты жив?
— Да.
— Почему?
— Я мыслю. Я слышу твой голос. У меня есть что вспомнить. Я могу говорить.
— Да? Ну и что же из этого — жизнь? Вспомни, что ты не дышишь, что вместо нервной системы у тебя путаница металлических проводников, а сердце твое я сжег. И вспомни еще, что у меня есть машины, которые могут лучше тебя думать, крепче тебя помнить, красноречивее говорить. Ну и каше же остаются у тебя доводы, что ты жив? Ты говоришь, что слышишь мой голос и «слышание» — явление субъективное? Отлично. Я отключу и твой слух. Присмотрись повнимательнее, не перестанешь ли ты существовать.
…Невесомо, неощутимо падает одинокая снежинка в колодец, колодец без воды, без стенок, без дна, без крышки. А теперь уберите прочь снежинку и оставьте лишь невесомое, неощутимое падение…
Проходит время безвременья, и вновь раздается голос Анубиса:
— Известна ли тебе разница между жизнью и смертью?
— «Я» — это жизнь, — говорит Вэйким. — Что бы ты ни давал или отнимал, если остается «я», остается и жизнь.
— Спи, — говорит Анубис, и ничто больше не слышит его там, в Доме Мертвых.
* * *
Когда Вэйким просыпается, оказывается, что он опять может видеть, и с ближайшего к трону стола смотрит он на танцы мертвых и слышит музыку, под которую они танцуют.
— Ты был мертв? — спрашивает Анубис.
— Нет, — говорит Вэйким. — Я спал.
— А в чем разница?
— «Я» еще было там, хотя я и не знал об этом.
Анубис смеется.
— Ну а если бы я никогда не разбудил тебя?
— Это была бы, пожалуй, смерть.
— Смерть? Если бы я не воспользовался своей способностью пробудить тебя? И даже несмотря на то, что всегда в наличии оставалась бы эта способность — и всегда же доступно для нее было твое застывшее в потенциале «я»?
— Если бы этого не произошло, если бы я навсегда остался лишь в потенциале, тогда это была бы смерть.
— Но ты только что сказал, что смерть и сон — две совершенно разные вещи. Так что же, вся разница только в длительности?
— Нет, — говорит Вэйким, — дело в существовании. За сном приходит бодрствование, и жизнь опять тут как тут. Когда я существую, я знаю об этом. Когда нет, все мое знание — ничто.
— Жизнь, выходит, это просто ничто?
— Нет.
— Жизнь, значит, это просто то, что существует? Как эти мертвецы?
— Нет, — говорит Вэйким. — Это знание о том, что существуешь — по крайней мере, время от времени.
— Ну а кто же это знает?
— «Я», — говорит Вэйким.
— А что это такое, «я»? Кто ты такой?
— Я — Вэйким.
— Но ведь я же только-только успел дать тебе это имя! Чем был ты до этого?
— Не Вэйкимом.
— Мертвым?
— Нет! Живым! — кричит Вэйким.
— Не возвышай голос в моих покоях, — говорит Анубис. — Ты не знаешь, что ты такое или кто ты такой; тебе не известна разница между существующим и несуществующим — и ты, тем не менее, осмеливаешься спорить со мной в том, что касается жизни и смерти! Довольно тебя спрашивать, теперь буду говорить я сам. Я расскажу тебе о жизни и смерти.
— Жизни слишком много — и жизни недостает, — начинает он свой рассказ, — и точно так же обстоит дело и со смертью. Но оставим в стороне парадоксы.
— Так удален отсюда Дом Жизни, что луч света, покинувший его в тот день, когда ты вступил в эту обитель, не прошел еще и сотой части пути между нашими Домами. И расположены там, между ними, Срединные Миры. Они движутся сквозь приливные волны Жизни-Смерти, которые плещут между моим Домом и Домом Озириса. Когда я говорю «плещут», то подразумеваю, что движутся они не черепашьим шагом, как тот самый жалкий луч света, а похожи на волны в океане о двух берегах. И можем мы взъярить волны, когда и где пожелаем, не баламутя при этом все море. Что же это за волны, что несут они?
— В некоторых мирах жизнь — в преизбытке, — говорит он. — Жизнь — копошащаяся, кишащая, плодящаяся, удушающая сама себя; миры слишком милосердные, напичканные науками, сохраняющими человека в живых, миры, которые, не ровен час, потопят сами себя в собственном семени, миры, которые, того и гляди, заполонят все свои земли ордами брюхатых баб, — миры, которые гнет собственной плодовитости приводит на край гибели. А есть и суровые, бесплодные, хмурые миры, перемалывающие жизнь, словно жерновами. Даже после машинной их переделки и усовершенствования тел лишь несколько сот миров пригодно для обитания шести разумных рас. В худших мирах жизнь — донельзя нужная штука, в лучших она может стать смертельно опасной благодатью. Когда я говорю, что где-то нужна или не нужна жизнь, то относится все это, конечно, и к смерти, — я же говорю не о двух разных предметах, но об одном и том же. Мы с Озирисом — бухгалтеры, мы подводим дебет и кредит. Мы поднимаем волны — или же гасим ненужное волнение и насылаем на океан штиль. Можно ли рассчитывать на жизнь — что она ограничит сама себя? Нет, Она — бессмысленное стремление двойки стать бесконечностью. Можно ли рассчитывать на смерть — что она ограничит сама себя? Никогда. Она — столь же бессмысленное усилие нуля поглотить бесконечность.
