Я вышла из машины и стала разглядывать знакомые места, теперь почему-то казавшиеся мне уже чем-то новым, непривычным. Казалось, у фермы не было границ, и лишь где-то далеко-далеко луна освещала низенькую деревянную оградку. Самым большим строением на территории, вопреки понятиям нормального мельбурнца о комфорте, была просторная конюшня, откуда доносилось приветливое ржание. Видимо, кони уже почувствовали присутствие своего хозяина.
Здание поменьше — нет, вы не угадали, не дом, — сарай, где дядя хранит "все самое необходимое" плюс уютное гнездышко для бедняги Шевроле, с огромным сеновалом. По всей территории разбросаны небольшие навесы для держания овец и свиней, а также небольшой загончик для кур. И, наконец, дом. Черепичная красная крыша, чей цвет безумно напоминал огромный леденец, которые так любят продавать мелкие торговцы с разрисованными лицами на День весеннего равноденствия. Впереди — маленькая удобная веранда для чаепитий в хорошую погоду с красивым винтажным столиком на две персоны и одним стулом; вверх — два этажа и чердак — законное место обитания Дарси — полосатого своевольного кота, которого дядя так и не смог приучить ловить мышей. Все окна были аккуратно занавешены, а свет горел только в кухне и в той из комнат на втором этаже, что предназначалась для меня. В целом же это был самый милый и ухоженный домик во всей округе — нигде больше я не видела такой трепетности по отношению к земле и дому. Наверное, это все потому, что над планом здания трудился еще Генрих Макэндорс — дед моего отца и дяди Рея и по совместительству мой прадед.
Я задрала голову. Небо было сплошь испещрено звездами и казалось, будто на нем не осталось ни одного свободного места.
— Идем, Джинджер! — Дядя Рей замахал мне рукой с порога дома. — Еще успеешь наглядеться. С чердака открывается просто-таки потрясающий вид на всю округу!
Нехотя оторвавшись от великолепного зрелища, я засеменила вслед за дядей. В доме было все по-прежнему, еще таким, каким я помнила эту неменяющуюся обстановку с детства: пропахшая нафталином мебель в бордовых чехлах, редкие запылившиеся торшеры и стены с облезлыми обоями, которые сверху сплошь были обклеены постерами из популярного на западных территориях журнала "Настоящий ковбой". Вот мужественный фермер — по стереотипу — немытый, небритый — непринужденно хватает быка за левый рог, при этом лениво улыбаясь в камеру. А вот маленькая ковбойка с волосами цвета соломы, заплетенными в две тугие косы, в широкополой шляпе, которую она наверняка стащила у мужа; она стоит, широко расставив ноги и уперев руки в бока, — позади нее толпится целая орава ребятишек — чистые копии своего "отца" с предыдущего постера. Остальные картинки выполнены в точно таком же духе: бравый ковбой и его не менее бравая жена с еще не менее бравыми ребятишками. Сюжеты же варьируются от примитивно-бытовых до самых нелепых (ковбой пожимает руку президенту). Я всегда удивлялась, где "Настоящий ковбой" брал идеи для своих номеров, ведь журнал выходит уже около тридцати лет и по-прежнему не теряет своей актуальности.
На столе стояла чашка с недопитым чаем, от которого все еще поднимался робкий дымок. Из этого я заключила, что Луи все еще в доме и просто бродит где-то поблизости.
— Можешь подниматься в свою комнату — я пока схожу за твоими вещами, — сказал дядя и вышел на улицу.
Я поднялась по старой лестнице с широкими ступеньками, сделанными из какого-то причудливого темного дерева, и направилась прямиком к двери в самом конце коридора. С последнего Рождества здесь ничего не изменилось, и даже дверь, едва я к ней прикнулась, все так же угрожающе заскрипела.
Но вот в комнате, к моему глубочайшему удивлению, произошли просто-таки кардинальные перемены: были поклеены новые обои — цвета слоновой кости, но немного грязноватого оттенка, с редкими крупными рисунками в виде маковых цветов; была поставлена новая кровать — не такая большая, как у меня в Мельбурне, но тоже весьма удобная; также появились письменный стол, стеллаж для книг и даже массивный старый комод, предназначенный для хранения одежды. Над комодом дядя даже умудрился приладить небольшое зеркальце, но висело оно немного неровно, так что я подумала, что о моих девчачьих потребностях он вспомнил только перед самым моим приездом. В остальном в комнате было довольно пустовато, но вполне уютно. Это был как чистый лист для меня, где я могла нарисовать все, что угодно: захочу — приклею привезенные с собой плакаты с уже выжившими из ума рок-легендами, а захочу — сделаю из этой комнаты мемориальный храм, посвященный своей семье — всякие там совместные фотки или шедевры вроде "Ллевелин Макэндорс прыгает с тарзанки". На самом деле, мачеха думает, что я выбросила эту фотографию, но то, что я сохранила ее на всякий пожарный, ей знать вовсе не обязательно.
Наконец за моей спиной появился ни капельки не запыхавшийся от долгого поднимания по лестнице дядя с двумя моими монстроподобными чемоданами в руках. Мне тоже следовало бы начать заботиться о своем здоровье и начать хотя бы с пробежек по утрам, иначе все местные выросшие на свежем воздухе ребята меня просто засмеют.
Я поблагодарила дядю за заботу, и он тут же исчез в дверях. Наверное, подумал о том, что мне нужно освоиться на новом месте. Но вместо этого я, выпустив из легких весь оставшийся воздух и сдувшись, точно воздушный шарик, моментально плюхнулась на кровать. Я чувствовала себя настолько усталой, что едва держала глаза открытыми.
Так. Что мы имеем? Новая комната — одна штука. Отличный дядя — одна штука. Лампа старая, когда-то купленная моим прадедом — Генрихом Макэндорсом — на одном из блошиных рынков, — одна штука. А еще на душе было какое-то гадкое чувство, которое мешало насладиться в полной мере всей нахлынувшей свободой, — одна штука. Если подумать, это можно приписать к бывшей лучшей подруге — одна штука.
Довольное лицо Стеф до сих пор стояло перед моими глазами, и я не могла выбросить его из головы, даже если думала о чем-то другом. Предательство. Почему это оказалось так больно? Так чертовски обидно? Почему я даже не пытаюсь все забыть?
Наверное, потому, что я слишком привыкла доверять людям, доверять Стеф. И это как-то слишком все… неправильно. Даже сейчас мы должны были спорить со Стеф по поводу очередного фильма, а не находиться в тысяче миль друг от друга. Интересно, а она вспоминает обо мне? Чувствует ли себя виноватой?
Бездумно перевернувшись на бок, я уставилась на осиротело ютящихся в углу комнаты два огромных чемодана. Они выглядели как прирученные покладистые монстрики, один взгляд на которых вызывал жалость.
