– Ладно, – промолвил граф с состраданием. – Я готов это принять, но по-прежнему убежден, что путь этот приведет вас только к смерти.
– Если и так, то здесь не о чем тревожиться.
И Хоукмун, повернувшись к графу, уставился на него столь пристально, что у того по спине невольно пробежали мурашки, а сам он поспешил отвести взор от этого исхудавшего бледного лица, на котором горели безумным огнем глубоко запавшие глаза.
– О, Хоукмун, – только и мог вымолвить он. – Хоукмун…
И, отвернувшись, без единого слова он направился к дверям и вышел из комнаты.
А за спиной у него раздался пронзительный бешеный вопль Хоукмуна.
– Я отыщу ее, граф!
На следующий день Хоукмун отодвинул тяжелые шторы и устремил взгляд во двор, простиравшийся внизу. Граф Брасс готовился к отъезду, эскорт его уже сидел в седлах на отличных крепких лошадях, покрытых алыми чепраками. Легкий ветерок трепал разноцветные флажки и вымпелы, прикрепленные к длинным древкам огненных копий. Ясное утреннее солнце весело отражалось от начищенных до зеркального блеска шлемов и лат всадников. Лошади с нетерпеливым ржанием нервно переступали длинными ногами, словно торопя своих хозяев в дорогу. Вокруг, делая последние приготовления, суетилась прислуга, то приторачивая что-то к седлам, то подтягивая в последний раз подпруги, поднося на дорогу прощальные кубки с подогретым вином. Наконец, появился и граф Брасс. Ему подвели лошадь, и всадник тотчас оказался в седле, будто не было на нем ни тяжелых бронзовых доспехов, золотом сияющих в лучах солнца, и не давил на плечи груз прожитых лет. На какое-то мгновение граф поднял глаза на окна замка, и взгляд его стал задумчивым, но лишь на мгновение, затем он повернулся, чтобы отдать какое-то распоряжение слугам. Хоукмун застыл у окна, продолжая наблюдать за происходящим. Он никак не мог избавиться от удивительного ощущения, будто смотрит на расположенные внизу фигурки, изготовленные с невероятной тщательностью и старанием, которые вдруг обрели способность двигаться, говорить, но при этом остались не более чем оловянными солдатиками. Казалось, он был вполне способен протянуть руку и переместить любого всадника с одного на другой конец этого макета под открытым небом. Даже самого графа Брасса он мог бы взять в руки и отправить куда-нибудь подальше от Лондры, совершенно в ином направлении. Наблюдая за своим старинным приятелем, Хоукмун вдруг ощутил некую смутную горечь, истоки которой были не ясны ему самому. Он припомнил, как во сне ему не раз приходила в голову мысль, что граф каким-то образом выторговал свою жизнь в обмен на жизнь Иссельды. Но как возможно нечто подобное? И еще более невозможно представить себе, чтобы сам граф дал согласие на такой обмен. Напротив, сам старый вояка, не колеблясь ни мгновения, отдал бы жизнь ради тех, кто был ему дорог. И все равно, Хоукмун никак не мог изгнать эту мысль из своего сознания.
Внезапно он пожалел, что отказался сопровождать графа Брасса в Лондру. Герцог взглянул на капитана Джозефа Ведлу, который как раз подъехал к воротам и отдал приказ поднять решетку. Перед отъездом граф поручил герцогу Кельнскому управлять своим имением, однако на самом деле задача эта ляжет на плечи интендантов замка и совета хранителей Камарга, которые прекрасно знают свои обязанности и, уж конечно, не станут обращаться к Хоукмуну за советом.
Нет, решил он наконец, сейчас время не действий, но размышлений. Он был преисполнен решимости проложить дорогу к тем поразительным представлениям о структуре окружающего его многомерного мира, которые, как он чувствовал, таятся где-то в самой глубине его сознания, сокрытые непроницаемой завесой. И пусть пока он не знал, как добраться до этих знаний, но интуитивно чувствовал, что подобный путь существует, и искал его. И вызывающая насмешки близких игра «в оловянных солдатиков», возможно, была именно таким способом. Герцог был глубоко убежден, что если будет раз за разом переставлять свои фигурки, проводя их через мириады комбинаций, то рано или поздно, в какой-то момент времени, откроет дорогу тайному знанию, ухватит ускользающую от него концепцию, которая, в конце концов, и приведет его к истине. Той самой истине, одним из проявлений которой и было его теперешнее положение. И у него не было сомнений, что как только он сможет осознать эту истину, то тотчас отыщет и живую Иссельду. А кроме того, возможно, и обоих детей, дочь и сына. Долгие годы все считали его сумасшедшим, но он-то точно знал, что никогда не был безумен, он слишком хорошо себя знал… И то, что окружающим со стороны казалось проявлением помрачившегося рассудка, на самом деле могло быть чем-то иным… Недоступным обычным людям.
Но вот, наконец, распрощавшись с обитателями замка, кортеж графа Брасса тронулся в путь. Помахав напоследок руками, они выехали за ворота, начиная свой долгий путь в Лондру.
Вопреки всем подозрениям графа, Хоукмун продолжал относиться к нему с тем же бесконечным уважением, что и прежде, и теперь, глядя, как друг его уезжает в одиночестве, Дориан ощутил, как сердце его тоскливо сжалось. Однако отныне он был слишком поглощен своими собственными проблемами, которые изо всех сил пытался разрешить, слишком сосредоточен на манипулировании крохотными фигурками на столах, чтобы выразить какие-то чувства.
Он продолжал следить взором за графом Брассом и его людьми, которые спускались по петляющим улицам Эгморта, вдоль которых стояли горожане, собравшиеся, чтобы пожелать своему господину доброго пути. Кортеж, наконец, достиг городских стен и, миновав ворота, выехал на широкую дорогу, что вела через болота. Хоукмун провожал их взором, пока отряд не скрылся из виду, а затем вновь вернулся к своим макетам.
Сейчас он проигрывал ситуацию, в которой Черный Камень оказался во лбу не у него, а у Оладана с Булгарских гор, и они не сумели испросить помощи Легиона Рассвета. Смогли бы они при таких обстоятельствах одолеть Империю Мрака? И если да, то каким образом? До этой точки он доходил уже многие сотни раз, переигрывая штурм Лондры на новый манер, но лишь сейчас новая мысль внезапно поразила его. А если бы тогда в бою погиб сам Дориан Хоукмун? Спаслась бы тогда Иссельда или нет?
Если он надеялся, многократно меняя ход событий, отыскать способ постичь истину, сокрытую в нем самом, то теперь стало ясно, что он потерпел неудачу. Он довел свою тактику до логического завершения, взял на заметку все возможности, которые проистекали из такого варианта развития событий, поразмыслив над следующим поворотом, который надлежит изучить в будущем. Какая досада, что Ноблио погиб при Лондре! Этот философ-поэт обладал огромной ученостью и острым живым умом, так что помощь его сейчас очень бы пригодилась Хоукмуну.
