И все эти расточительные траты смертей ради смерти одного создания.
В колыбели по-прежнему сияло солнце.
И отец не уставал ни глядеть, ни страдать, ни мечтать… Теплота приливала к берегам души, когда получалось хоть ненадолго забыть о всём чёрном и багровом вокруг.
Спящая в своей обители девочка, отрешённая от тёмной реальности, видела сейчас что-то сказочное, светлое и счастливое, недоступное её отцу, который не смыкал глаза несколько суток. Может, там она — бабочка, разноцветная и невесомая, летающая меж цветов и дневных бликов. Или королева садов в замке, сотканном из благоухающих трав и серебристых паутинок, где щебечут ей песни воробьи, а белочки шьют новые платьица.
Вдруг, увидев, наверно, что-то презабавное в своём сне, девочка умилённо хихикнула, прикрыла пальчиками сверкнувшую улыбку — и отец не выдержал. Он упал в мрачное подножие кроватки и зарыдал. Зажал в клыках брызнувшую красным руку и ревел, разрываясь от напряжения, словно ему без наркоза вырезали опухоль. Всё выворачивалось наизнанку: желудок, лёгкие, мысли… Вся его физическая и духовная сущность. Свершилось нечто глобальное. Центр Вселенной изменился. В одно мгновение. Чья-то великая и недосягаемая воля перенесла его из космических глубин, из чего-то несоизмеримого, не определённого в бесконечном пространстве, перенесла вот сюда, в эту звезду, в эту девочку. Случилось будто подобие Большого взрыва. Фундамент мироздания резко сместился, не предупредив всё остальное, что держал на себе. И вся материя перестраивалась, согласуясь со своим новым началом.
А малютка всё спала и летала, не ощутив, что перевернула законы миров… пусть даже только для своего отца.
— Доченька… Прости меня… Прости, родная моя!.. Забери меня к себе… В свой сон… Прошу тебя… — ныл он невнятно и, как мог только, тихо. — Я тебя не отдам!!! Ты не узнаешь никогда этого ужаса!.. Я не позволю!.. Ты не станешь такой, как они!!!
Оборотень дышал в мокрый пол. Время для него потерялось. Впрочем, оно потерялось уже давно и для всех.
Наконец, судороги и призвавшие их чувства, как бы необъятны они ни были, исчерпали себя. Любовь его не истлела. Он лишь нуждался в покое. В нормальном, человеческом покое. Сознание постепенно расслаблялось, размягчалось…
Он лежал обмякший и готовый уснуть прямо здесь. Да больше и негде было. Кровать свою он пустил на дрова, потому что на улицу за ними выйти было нельзя: сожрут.
Ветер сделался умереннее — все ещё голосил, но уже не завывал неистово. Снега выпадало меньше, а в небе иногда мелькали кусочки луны.
Оборотень вяло поднял туловище и прислонился к печи. Заплаканные глаза немного жгло, а внутри опустело, как в склепе. Только по стенкам текло что-то густое и гадкое… Тоска. Не слышались в нём ни дыхание, ни сердце.
Он бы провалялся так вечно, если бы не заметил, как слишком уж потускнели кругом предметы. Огонь в топке почти умер.
Тогда, встав на ноги, он осторожно снял колыбель с двух поленьев, на которых она стояла. Никакими чувствами это не сопровождалось. Он бы, конечно, почувствовал, если б остались силы.
Хотя, всё-таки, волнение встрепенулось в душе, когда он колол поленья и свой табурет в чулане, побоявшись разбудить девочку. И это пришлось на пользу. Был дан толчок. Кровь в жилах разогрелась, а забота о дочери обрела первостепенную важность.
Воскресив пламя дровами, он с нетерпением опустился на колени к кроватке, аккуратно положил руки на её тонкие рейки и приковал любящий и, в то же время, озадаченный взгляд к маленькой богине, соображая, что бы ещё такого радостного ей преподнести.
Навестила интересная идея. Оборотень протянулся к особой полке над кроваткой, где хранились драгоценные вещи, одни из которых — картинки, нарисованные им для дочки, с деревьями, с цветами, с весёлыми зверьками и птицами. Ей очень нравилось их рассматривать. Рисунков была целая стопка.
Он намеревался завесить ими все блеклые коричневые стены, чтобы этот мир, иллюзорный, бумажный, но мир, отныне всегда отражался в её зелёных глазках и виделся ей в блаженных снах.
Но чем прикрепить картины?..
Были кнопки, поржавевшие и уже пущенные в дело. И всё же…
Он взял со стола два патрона, помеченные крестами, посредством ножа и когтей разобрал их, и оттуда высыпались они, те самые кнопки.
Затем выяснилось, что их не хватает на все рисунки. Тогда он отрезал ножом кончики своих когтей.
Через несколько минут жилище преобразилось. Прямоугольные листы, белые и разукрашенные, заколдовали гнилые брёвна в голубые небеса с облаками, в пышные леса и просторные луга, в зеркальные озёра и неугомонные речушки, в проворных ласточек и любопытных оленят… в людей с добрыми лицами. И только проёмы между листами проступали тёмными прутьями, вместе напоминая клетку.
«А, действительно, клетка!» — горько усмехнулся оборотень.
Теперь ему вспомнилась пара обнищавших патрона. Надо было найти, чем заменить дробинки.
Ничего металлического и мелкого не оказалось. Он порылся в сундуке, который дремал в кладовой. Парафиновые свечи, керосиновая лампа, электрический фонарик, верёвка, другие модели ружей, к которым боезапас уже иссяк… Ничего подходящего.
«Может, детали от фонарика сгодятся?» — подумал оборотень, но потом решил, что в их печальном будущем он ещё очень понадобится.
«Худо,» — заключил он и, сняв стеклянный колпак с лампы, разбил и раскрошил его обухом колуна. Этим и начинил патроны. Далеко таким мусором не постреляешь, да и расплавится при выстреле. Кровавый ожог, максимум. Понадеяться от него на большее в открытом сражении себе дороже…
Дабы снова не увязнуть в болоте плохих мыслей, он принялся мыть посуду. Воды в доме оставалось полведра, а выйти за снегом грозило опасностью с каждым часом всё очевиднее. Поэтому жидкость он расходовал экономно.
«Зачем её вообще мыть? — спросил он себя. — Всё равно не успеешь ею воспользоваться.»
Именно оттого ему это и нужно было — поверить, что ещё успеет, что ещё ничего не заканчивается. Но как следствие настигала неразрешимая проблема спасения от двух сотен могучих и яростных монстров — и он тут же спешил забыться…
В окне опять возник жадный волчара и стал таращиться на колыбель и клацать зубами. Отец подошёл к окну и молниеносно махнул хищной рукой перед мордой — никакой реакции.
«Ах, так!..»
Он прибегнул к испытанному средству — пылающей деревяшке из печи.
И снова безрезультатно! Волк не целил и крупицей своего внимания на действия хозяина. Он будто смотрел сквозь его тело и пламя, безошибочно угадывая, где находилась девочка, как бы не загораживал её несостоявшийся оборотень.
