Прыжок с коня к моим ногам был не менее красив, чем эта скачка: Равсарский Тур вылетел из седла, как огромный горный орел, пал на землю, как сокол, взявший дичь, и… замер, стоя на одном колене!
— Великая Мать! — еле слышно прошептал он.
— Мой эдилье… — так же тихо ответила ему я.
Беглар Дзагай дернулся, как от удара хлыстом, и посмотрел на меня расширенными от дикого восторга глазами:
— Эдилье?
— Да… — кивнула я. И улыбнулась. Так, чтобы он понял, как я его вожделею…
С трудом проглотив подступивший к горлу комок, военный вождь равсаров облизнул разом пересохшие губы и… догадался поздороваться:
— Крови врагов твоему… клинку, мужества твоим сыновьям, дерева твоему очагу…
— Твердости твоей деснице, остроты — взору и силы — чреслам… — после небольшой паузы ответила я. Естественно, сделав акцент на последних двух словах.
Воин покачнулся, потом мигом оказался на ногах и прижал кулак к правой половине своей груди:
— O-о-о… Я…
Дать ему возможность проявить силу своих чресел в мои планы не входило, поэтому, прижав палец к его губам, я негромко прошептала:
— Молчи… Сейчас, в начале Пути, ты еще только эйлешш…[48] А вот когда я тебя прокую…
Равсар вздрогнул всем телом, закрыл глаза и… расправил плечи еще шире:
— Приказывай, о Великая Мать! Я готов идти за тобой даже в пасть Угериша…
— Ответ, достойный моего эдилье… — усмехнулась я. Потом нахмурилась, подняла правую руку на уровень глаз, покрутила ее вправо-влево и поморщилась: — Прикажи своим воинам забрать ее вещи. Этому телу нужен достойный уход. И… где моя лошадь?
— А вот и Юлдуз-итирэ…[49] — вполголоса пробормотал Касым. — Вон, над барханом…
— Вижу… — так же тихо ответил Алван.
— Час волка. Третий день осени… — непонимающе уставившись на побратима, добавил воин. — Или я не так понял белолицего лайши?[50]
— Ты понял его правильно… — устало прикрыв глаза, выдохнул Алван. — Но шестнадцать полных рук[51] воинов — это еще не термен.[52]
— Да, но он сказал, что в этот день и этот час на южной стене Ош-иштара[53] не будет ни одного часового! — возмутился Касым. — Значит…
— Лайши хитры, как лиса, и ядовиты, как скорпион. Кто знает, чего они ищут в степи?
— Тогда зачем мы сюда пришли? — удивленно спросил воин.
— Не знаю… — честно признался Алван. — Хотя… Нет, знаю! Я пришел, чтобы дождаться знамения…
— А оно будет? — немного помолчав, спросил воин.
— Все в руках Субэдэ-бали.[54] Как он решит — так и случится…
— Ойра![55] — вполголоса буркнул Касым и затих…
…Юлдуз-итирэ неторопливо брела по тропе, проложенной для нее быстроногим скакуном Идэге-шо, и равнодушно поглядывала на медленно остывающую после жаркого дня степь. Каждый шаг ее копыт, острых, как лезвие засапожного ножа, взрезал ночную твердь, заставляя ее рассыпаться огненными искрами. А жаркое дыхание, вырывающееся из усеянной клыками пасти, заставляло содрогаться крадущихся следом Шакалов.[56] Гордая, не знавшая прикосновений человеческих рук шея, черный, без единого белого пятнышка, круп, искрящиеся сотнями мелких алмазов грива и хвост — Кобылица Рассвета была прекрасна, как отражение солнца в зеркале Сердца Степи,[57] бесстрашна, как Субэдэ-бали, и неуловима, как ветер. Поэтому ей не было дела до того, что за ее спиной, из-за черной линии барханов, едва-едва различимой в свете звезд, уже показались налитые кровью глаза Ужаса Песков, Одизи-лашшара.[58] Впрочем, будь на месте Юлдуз-итирэ сам Алван, он бы тоже не ускорил свой бег: погоня, длящаяся целую вечность, может надоесть. Даже мальчишке, еще не вкусившему крови своего врага…
— И-и-и-э-э-эрррау-у-у-у… — раздавшийся по правую руку торжествующий рев Дэзири-шо, загнавшего добычу, заставил Алвана вздрогнуть, и… расплыться в торжествующей улыбке: Субэдэ-бали подавал ему знак. И еще какой: рев боевого кота Первого Меча Степи обещал ерзидам[59] великую добычу. А тому, кто поведет их в бой — неувядающую славу и память в веках!
— Дэзири-шо? — не веря своим ушам, ошалело выдохнул Касим. — Ночью?
Алван вскинул голову к ночному небу, закрыл глаза, с хрустом сжал правый кулак и кивнул:
— Да…
Потом набрал в грудь воздух, приложил к губам манок, и над степью раздалось негромкое уханье совы…
…Белолицый лайши не обманул: на южной стене Ош-иштара не оказалось ни одного часового. Мало того, часовых не оказалось ни перед окованной сталью дверью длинной-юрты-для-солдат, ни на лестнице, ведущей к ней, ни у южных ворот города. Там, где должны были находиться вооруженные до зубов воины, было пусто — ни следов борьбы, ни трупов, ни крови. Впрочем, думать о том, не является ли лайши посланником даэва смерти Хелмасты, Алвану было некогда — отправив шесть полных рук воинов в спящую мертвым сном длинную-юрту-для-солдат, он вместе с остальными рванул вверх по узенькой улочке. К центру Ош-иштара. Пьянея от дикого рева несущихся за ним воинов.
— Алла-а-а!!!!
…Город просыпался слишком медленно: услышав боевой клич сыновей Степи, жители каменных нор, с молоком матери впитавшие уверенность в том, что воинам ерзидов никогда не взобраться на неприступные стены Ош-иштара, удивленно выглядывали из окон, даже не озаботившись взять в руки меч или натянуть на себя кольчугу! А тех немногих, кто все-таки брался за оружие, было слишком мало. И неудержимая песчаная буря из ерзидов, опьяненных кровью врага, без труда сметала их со своего пути…
Северяне умирали быстро не только потому, что их было мало: здесь, в узких ущельях из тесаного камня, на утоптанной сотнями ног земле, им приходилось драться с воинами Алвана лицом к лицу. Сжав в руках рукояти мечей, а не ложа арбалетов, и не пряча трусливые сердца за одеждой из хладной стали. Получалось у них не очень — привыкшие стрелять по врагам с высоты городских стен, эти дети шакала и гиены оказались слабы, как только что проклюнувшийся из яйца цыпленок. И так же трусливы: из двух десятков полных рук [60] воинов, охранявших Ош-иштар, настоящее сопротивление оказало человек двадцать. Но для того, чтобы остановить почувствовавших вкус вражеской крови ерзидов, этого было недостаточно.
Нет, среди защитников города были и настоящие багатуры — четверо охранников дома у рыночной площади, завалив мебелью единственную входную дверь, сдерживали натиск двух полных рук воинов почти целый час. А когда над их головами заскрипела черепица, и они поняли, что по крыше крадутся забравшиеся туда степняки, то зарубили своих хозяев и бросились на мечи.
