Ознакомительная версия.
— Спускайся. Понимаю, нелегко тебе под землю лезть. Но по-другому никак. Давай, я первый полезу.
Амариллис пришлось присесть на корточки, потом и вовсе встать на четвереньки и ползти вслед за лесовичком вглубь холма. К счастью, лаз оказался недлинным и вскоре она смогла выпрямиться — хотя и стоя на коленях. При свете собранных в корзиночки светляков она увидела залу, из которой вели несколько коридоров; как Амариллис поняла, это было что-то вроде передней. Из крайнего левого коридора вышел лесовичок, волосы его, не в пример Моховику, завивались тугими кудрями, а основным цветом одежды был бурый.
— Доброго здоровья, Вьюн, — приветствовал хозяина Моховик.
— Благодарствую, братец… Приключилось что? — и Вьюн удивленно глянул на Амариллис, старающуюся усесться поудобнее, не повредив при этом обстановки.
— А то как же. Вот что, Вьюн. Мне сейчас недосуг все как есть рассказывать, домой заглянуть надо. Ты девицу приюти, накорми, напои, да устрой ей постель здесь потеплее. Притомилась она совсем. Да, и ногу она ударила. Я утром вернусь. Тогда и решим, что к чему.
Вьюн согласно кивнул головой. Амариллис умоляюще посмотрела на Моховика, но он ободряюще потрепал ее по плечу (как раз дотянулся) и исчез в лазе.
Ну, что ж… — кашлянув, сказал Вьюн. — Сначала еда. Посмотрим, что я найду в кладовке…
Через несколько минут Амариллис за обе щеки уплетала принесенный хозяином старого дома ужин: ореховые лепешки, мед, копченое мясо, нашпигованное ягодами можжевельника, горячий травяной чай. Не беда, что и чашечки, и тарелки лесовичков были малы для девушки, — хозяин не ленился и не жадничал, знай подкладывал и подливал. Единственное, от чего Амариллис отказалась, сморщив нос, — так это от плошки с черникой… Пока наевшаяся девушка отдыхала, Вьюн натаскал из комнат перинок, одеял, плетеных камышовых циновок и устроил для нее вполне сносную, хотя и маленькую постель. Поблагодарив, девушка улеглась, накинула на плечи плащ и даже не успела пожелать Вьюну доброй ночи — сон подкрался на мягких кошачьих лапах, дунул ей в затылок и она уснула, крепко и спокойно. Она даже не почувствовала, как Вьюн растирает ее опухшую ногу мазью, пахнущей болотными травами, и туго перебинтовывает полосками простыни.
На следующее утро Амариллис разбудил хозяин холма, и, прежде чем накормить завтраком, помог выбраться наружу, указал тропку к ручью и подал чистое полотенце и мыльный корень. Девушка, мысленно представив себе свое лицо — после ползания под землей, слез, долгой дороги, — охнула и поспешила умываться. Пока она отмывалась, Вьюн перенес завтрак из холма на его вершину, и вскоре они уже пили чай, наслаждаясь теплым утром. Тут их и застал вернувшийся Моховик.
— Доброго утра. Не боитесь так открыто рассиживаться? Ладно, ладно, не пугайся… если Вьюн из холма вылез, значит поблизости никого нету. Налейте чаю, что ли… — и Моховик сел рядом с Амариллис. — Как твоя нога?
— Спасибо, намного лучше… — девушка улыбнулась Вьюну. — А как у вас дома? Все ли благополучно?..
— Боишься? Как бы нам твое спасение не аукнулось? — Моховик отхлебнул чай, поставил чашку на колено. — Ничего, цветочек, не тревожься. Ночью остроухие уехали, назад к северу повернули… и я так понял, они тебя живой уже не ищут.
— Если бы не вы… — голос Амариллис дрогнул.
— Ну-ну… погоди благодарить-то. Вот доберешься до своих, там видно будет.
— Я хотела спросить… — Природное любопытство девушки взяло верх. — А что это было вчера? Я Герана как вот эту сосенку видела, а он меня за дичок принял.
— Это пишог. — Гордо ответил Моховик. — Он же заклятая дерновина. Есть еще названия, но они не для женских ушей. Удобная штука, цветочек. Ты своего недруга видишь, а он ну совсем не соображает, где находится. А что видит — все не то. Остроухие еще добрый час плутали, пока их отпустило.
И он довольно ухмыльнулся.
— Почему вы мне помогаете? — Амариллис вытянула ногу, помогая Вьюну снимать повязку. — А что это за мазь такая? Никогда прежде не видела такой…
— Помогаем почему? Да потому что только изверг или живодер какой такую, как ты, травить будет. Нам эльфы с их спесью не указ, и князь тоже. Мы от века сами по себе. — Вьюн одобрительно покачал головой — опухоль на лодыжке почти спала, и Амариллис могла пошевелить ногой, почти не морщась. — А мазь такую еще моя прабабка делала, от нее и научился. На болотных травах делаю, за основу гусиный жир беру. Однако поразительно быстро ты поправляешься…
— Мои ноги тоже сами по себе… — Усмехнулась Амариллис. — Я танцовщица. Благодарствую за все, только я ж ведь вас объем… обычно-то я ем немного, но сейчас… — И она виновато развела руками.
— Ничего, как-нибудь справимся. Тебе раньше, чем через три дня, идти нельзя. Не пущу. Срок-то когда?
— Меньше месяца осталось. А может, и скорее.
— Так это не первый? — Удивился Вьюн.
— Не первый. — И Амариллис закрыла глаза.
Лесовички не стали расспрашивать ее дальше; Вьюн растер ногу девушки мазью, снова туго перевязал и велел оставаться у холма. По правде сказать, она и сама не помышляла о прогулках — и без того устала; вскоре после перевязки Амариллис спала на пригретом солнцем холме.
Три дня, назначенные Вьюном, пролетели как одна минута; этого ему показалось мало, и он потребовал еще и четвертого. Утром пятого дня к моховому холму пришли Моховик с сыном.
— Вдвоем сподручнее. — Пояснил лесовичок. — Это вот Багульник, мой старший. Вьюн, моя хозяйка тебе велела к ней поспешать, мы твои запасы все подчистую заберем.
— Ага… Сам сбегаешь, а меня к ней снова под начало… — И Вьюн пояснил — Его жена мне сестрой старшей приходится. Ладно уж, к вечеру соберусь. Ну что, пошли, что ли, мои кладовые опустошать.
Вскоре трое путников покинули полянку с моховым холмом; Амариллис сердечно распрощалась с Вьюном, с которым успела подружиться и для которого припомнила не один рецепт из тех, что сама узнала от Веноны. Они двигались на юг — так что Амариллис не изменила той, почти придуманной тропке; шли, не торопясь и не медля. Ночевали в легких шалашиках, в корнях деревьев, вставали засветло, останавливались затемно. Разводили маленькие, почти бездымные костерки, чтобы заварить в котелке пучки собранных по дороге трав, запечь на углях тушку подстреленного Багульником рябчика или съедобные корни. Через пять ночей, в самом начале шестого дня Амариллис заметила, что почти придуманная тропка исчезла — и лес закончился. Это была не вырубка, не просека — опушка, за которой в утренней дымке проглядывались редкие перелески, разделявшие поля, плавные линии холмов.
Ознакомительная версия.
