За перевалом змей остановился ненадолго, оглядел местность. Лес впереди хлипкий и боле камня, чем растительности, куда не гляди. Дуса в небо посмотрела. Странное дело, здесь оно светлее казалось, и снег не шел, кончился, как обрезали.
Чем дальше продвигались путники, тем яснее Дусе становилось, куда жуткий отряд движется. Пролесок она узнала, хоть изменился значительно. За ним поле должно быть и крепище Ма-Ры. Дева приободрилась даже: если вправду наги ведут их туда, значит выбраться возможность есть. От родного городища то недалече и дорога известна.
Не ошиблась Дуса — к Ма-Ре их вели.
Однако радости у девы поубавилось как стены крепища увидела — черным черно показались они и само городище как силуэт во мраке. Головой мотнула и вновь глянула — нет, светло. Даже боле чем в родном поселении. Там ночь, а здесь, что утро раннее. Может, пейзаж ту темноту нагнал, что ей привиделась? Камни да лес округ и мертвым тянет от них, злым и холодным. Снега малость, а морозно до озноба, что прочитай, за всю дорогу по сугробам не изведала.
И чем ближе городище, тем тяжелей у девы на душе, и кажется не к родичам идет — в узилище, из которого как не тешь себя надеждой, хода ей не будет.
Тревожно у Дусы на сердце стало, так и хотелось в обрат бежать, дороги не разбирая.
Наги как один в людей обернулись. Странник деву за руку к вратам потащил, как та не упиралась. Вошел как хозяин, ни поклона хранителю городища, ни приветствия встречающим, никаких иных знаков уважения.
Дуса же дивиться не успевала: снега в крепище где нигде и тепло. Однако мараны дети в меха одеты. На кого не смотри — не признать, лебедица, сокол ли перед тобой не догадаться: меха от шеи до бедер, пики в руках, мечи за спинами у большинства. Взгляды опять же неласковые, въедливые и холодные, лица замкнутые, женской кротостью не смягченные.
Одну Мару Дуса признала, хоть и зрила раз в жизни своей давным-давно, когда ее матушка с посольством взяла дочерей ранских за мужей их рода сговаривать. Кнежа она почти не запомнила, а жену его хорошо: улыбчива та была и ликом светла, что солнышко, красива, как зорька. Сейчас же лицо Мары как и у остальных замкнутым было, отталкивающе-холодным, а вместо венка из цветов полевых, на голове обод золоченый с подвесками лежал. Богато была кнеженка одета да вычурно: в рубахе узорной и… в портах. Мех на плечах и груди, а поверх тяжелые анжилоны темной власти, браслеты с когтями на запястьях, перста перстнями унизаны, пояс широкий чеканный по бедрам, ножны с резом на боку. Не лебедица — соколица.
Ма-Ра Шахшиману молча поклонилась, Дусу исподлобья оглядела.
— Рабов примешь, ко мне придешь — поговорим, — бросил ей Странник таким тоном, что не каждый кнеж дома себе дозволял с непослушными. Такое не каждый стерпит и что кнеж не посмотрит — зубы посчитает. Ан нет, Мара будто нормальным сочла обращение, не то что поперек сказать, наоборот, еще и вновь поклон отвесила. И остальные взоры потупили власть нага выше власти Матери — хранительницы рода ставя.
Так и хотелось Дусе крикнуть: очнитесь вы!
Да забыла, другое увидев: костры и вертела с тушами животных и тушками птиц, котел с кипящей похлебкой и голодные глаза детишек чумазых что в стороне стайкой сбились.
Одного этого Дусе хватило, чтобы от жали и ужаса обмереть. Но дале — боле. У столба дева в мехах парня связанного сечет, еще трое, работных поторапливает древками пик в спины, деву в изодранной холщевой рубахе муж за волосы в избу тащит. Та кричит, упирается, но будто не слышат ее люди, не видят, хотя в паре шагов от нее у костра стоят воины, переговариваются, смеются. Смех грубый, но женский, однако ж по виду здоровы шибко для женщин, но опять же ни бород, ни усов на лицах нет: на кого хочешь думай.
Чуть поодаль воины то ли тешатся, то ли ссорятся — бьются на пиках. Мужи. То по оголенным торсам видно, а те, что рядом драку на земле затеяли — девы явно. Опять в мехах и с резами в ножнах на поясах, волосы в косы у висков собраны и на затылке связаны. Но дерутся мужей злее — без жали кулаками то по лицу, то по животу.
Наг Дусу мимо протащил, за избу завернули, а там муж деву тискает, к стене прижав. Та деться куда не знает и печаль в глазах, как у зверька что в капкан попал.
Дуса дрогнула невольно.
— Это рабыня, — бросил Странник, заметив, как девочку передернуло. — Тебя не тронут.
Щур помилуй! Правду говорили — черна Марина вотчина стала. Людей за людей не считают, разделили как нагам в ум пришло.
— Человек рожен свободным…
— То было, но боле не будет. Мы власть теперь. Моя воля над вами, арьями, и над дивьими.
— Нельзя рабом свободного сделать!..
— Сам станет, — бросил наг, как отмахнулся. К крыльцу высокого резного терема ее подтолкнул. — Вот дом наш. Станешь здесь пока жить со мной.
Дуса огляделась в панике: добрый дом, большой, новый, искусно срубленный. Крыльцо под навесом деревянным, резанным под чешую, столбы его держат в виде змей. Дверь в дом с виду тяжелая, железом окованная. Она открылась и вышли двое: женщина и парень безбородый. Взгляды острые, холодные — навьи. Дуса отпрянула невольно: одного ей нага хватает.
— Шимахана, сестра моя. Масурман — сын, — представил их Шахшиман. Оба с нескрываемым презрением деву оглядели и, видно, то нагу не понравилось. Бросил холодно, так что и Дусу озноб обуял. — Она наша. Моя подруга Мадуса.
— Подруга? — переспросила женщина. Взгляд слегка ехидным стал, повторно прошелся по деве, отмечая потрепанный вид. Парень улыбнулся хитро, покосился на деву с вниманием. Ноздри затрепетали, взгляд туманным стал и загадочным:
— К другим ее?
— Тебе ясно сказали — эта подруга, — пробурчала недовольно женщина.
Другие?
У Дусы ноги подкосились и в животе будто змея свернулась. Странник за талию деву перехватил, придерживая.
— Хлипка больно, — протянула Шимахана.
— Вот и укрепишь. Она мала еще и в том хороша. Воспитаешь, как сестру-нагайну, арье вытравишь — будет мне подруга славная.
— Попробовать можно, — неопределенно плечами повела женщина.
— Я помогу, — с загадочной улыбкой и томным взглядом сказал Масурман и дверь распахнул. — Вперед… сестрица.
В доме тепло и сумрачно было.
Дуса только по привычке поклон отвесить хотела на постой у домового попросившись, как увидела када и замерла. Нагой да малой, как тот же домовой, но безволос и гладок. Ножки худы и кривеньки. Голова вытянута, как луковица, глазка узки злы, губы — ниточки, носа почти нет — чудище да и только. Ни разу Дусе их видеть не доводилось, а что Волох да матушка описывали ни в какое сравнение с тем, что узрела, не шло. Страсть — едино слово. Наг и то краше. А может, обвыклась она уже со змеями оттого и переносит их вид спокойней?
