— Закончить начатое. Дать возможность родиться homo extranaturalis.
И слова эти прозвучали так логично и естественно, словно открылась дверь купе и сама Гармония вошла к нам в гости и одарила каждого благословением. Я улыбнулся, но пауза длилась недолго. Кислый снова подал голос:
— И… это… что потом? Что будет, если… все получится? Вот так вот. Кислый обозначил вопрос, который должен был задать себе в первую очередь любой здравомыслящий человек. До меня вдруг дошло, что об этом аспекте предстоящего мероприятия Мара не обмолвился ни словом, а мне такой вопрос попросту не приходил в голову. Я засмеялся, а Мара, глядя с лукавой улыбкой на Кислого, вдруг запел:
— А что же за всем этим будет? Будет весна. Будет весна, вы уверены? Да-а-а, я уве-е-ре-ен. Я уже слышал капель, и слух мой прове-е-ре-ен, будет, и будет, и будет, и будет весна!
Мне показалось, что со словами песни Мара чего-то напутал, но это было неважно. Если с тембром голоса у него дела обстояли середина на половину, то о музыкальном слухе и вовсе речи быть не могло — песня в его исполнении напоминала работу газонокосилки на низких оборотах. Но выражение лица Мары — озорство и усердие — вкупе с самим исполнением… в общем, я смеялся от души, и даже на физиономии Кислого растерянность сменила осторожная улыбка.
— Будет весна, парень, — подытожил Мара. — Будет весна.
И в этих словах была легкость и свежесть, словно слепили их из росы на лепестках ромашек, терпкого утреннего пара над густыми травами, щебета птиц и озабоченного жужжания шмеля; словно были они связаны из бликов утреннего солнца на изумрудных листьях березы, запаха свежескошен-ного сена и скольжения водомерок по глади ручья — ручья, источающего дух невинности и прохлады. В них было что-то от улыбки лесной нимфы и от смеха ребенка — они намекали на существование мира, в котором не было ничего, что печалило Мару…
Дверь резко ушла в сторону, представив нашему вниманию обиженное лицо проводницы. Бледно-желтый локон, каким-то чудом избежавший участи полного обесцвечивания, сполз ей на левый глаз. Флюиды женской неудовлетворенности мгновенно заполнили все пространство. В купе сразу стало тесно.
— Шуметь прекратите! — потребовала проводница, уперев взгляд в солиста нашего антимузыкального трио.
Я подумал, что, если бы лесная нимфа была сейчас с нами, от ужаса она бы спряталась под стол. Но Мару смутить было куда сложнее, он невозмутимо улыбался раздосадованной гостье.
— Мы и не шумим. Песня — это ведь хорошо. Она о весне, о любви. А любовь — она как воздух, вдыхаешь и не заметно, а потом раз — и накрыло, — мягко объяснил Мара проводнице, насытив свой взгляд таким зарядом обольщения, что на пару секунд обида на лице женщины сменилась испугом и надеждой, вернее испуганной надеждой, а я подумал, что сейчас ее волосы наэлектризуются и станут дыбом. Проводница нервно тряхнула головой, возвращая прядь волос на место, часто заморгала и даже провела ладонью по бедру, словно расправляла складки на юбке. Но в следующую секунду локон опять свалился на глаз, в губах появилась жесткость, она проворчала: «О любви… совсем обнаглели…» — сдала задом в коридор и захлопнула дверь.
Мы переглянулись с Марой и захохотали. Кислый таращился на нас, улыбался и совершенно не понимал, что произошло.
— Мара, ты редкая и утонченная сволочь, — похвалил я. — Не удивлюсь, если она сейчас приводит в порядок прическу и красит губы.
— Я дал ей искру надежды, а как ею воспользоваться, она уж должна решать сама.
К концу этой фразы улыбка сошла с губ Мары, так что последние слова он произнес совершенно серьезно. И я подумал, что свое предназначение он в этом и нашел: зажечь искру в предтече homo extranaturalis, бросить факел в пересушенный сухостой цивилизации. Мне в голову пришла мысль, что в этом пожаре может сгореть и сам поджигатель. Думал ли он, что такое возможно? Я внимательно посмотрел на Мару, спросил:
— Ты не боишься сгореть в пожаре, который собираешься устроить?
— Боюсь, — тут же ответил он твердо, — но это ничего не меняет.
Все, что мне оставалось, это просто кивнуть. Что тут можно еще обсуждать? Мара — железный рыцарь ордена эзотерики, любая стена рассыпалась под натиском его веры. Я вдруг понял, почему он сам не мог быть красной глиной, материалом для homo extra: он был слишком причастен к своей идее, он с головой ушел в свою религию, тогда как мне его философия хоть и была интересна, но по большому счету я оставался к ней беспристрастен. Мара смотрел на меня и видел психически неактивный элемент в периодической таблице цивилизации. Я, как стекло, не боялся кислот и щелочей, не вступал в реакцию с окислителями, не влиял на биохимию живых организмов, а потому, как он считал, мог выдержать то, что обычному человеку выдержать не дано — смерть и перерождение.
Но следом я подумал, что, прежде чем отважиться на такой шаг, надо сжечь за собой мосты, оборвать все связи, нужно стать одиноким. Привязанность к чему-либо не даст кинуться в это предприятие с головой, все равно останется нить, которая будет тянуть назад — в обычную, нормальную жизнь. Я спросил себя, избавился ли Мара от своих привязанностей? Я думал над этим целую минуту, потом не выдержал, спросил:
— Мара, ты… кого-нибудь оставил?
— Нет, — ответил он спокойно.
— А твоя бабушка?
— Она умерла полгода назад.
Я не удивился. Мара был так же свободен, как и я. Иначе и быть не могло. Я избавился от моральных долгов перед семьей, когда Белка взяла на себя опеку над матерью. У Мары их не было вовсе. Нам обоим было нечего терять.
— А… это… проводница? — Кислый, хоть и с запозданием, но все же решился прояснить для себя ситуацию.
— Не бери в голову, — посоветовал Мара.
— Слушай, Мара, у меня великолепная идея. — Я оглянулся на Кислого, продолжил: — У тебя, Кислый, есть отличный шанс провести ночь достойно. Поднимайся и дуй к проводнице.
— Зачем? — испугался Кислый.
— Что значит зачем? Мужчины к женщинам по ночам для чего, по-твоему, ходят? Тебе и это надо объяснить? Женщина вполне симпатичная, не то что твоя последняя подруга.
— Но… это… мы же не знакомы!
— Вот и познакомишься. Иди, скажешь, что пришел извиниться за бестактность друзей и готов загладить вину и зализать душевные раны. Она растает, упадет тебе в объятия, ну а дальше сам догадаешься.
— Не, пацаны… — запротестовал Кислый. — Не!..
— Эх… А жаль. Вот так и не складываются жизни. — Я перевел взгляд на окно, продолжая строить картину вероятного будущего нашего «кислого» товарища. — А могли бы полюбить друг друга и жить долго и счастливо. Наплодили бы детей в полной уверенности, что дальше этого смысл существования человека не распространяется. Купили бы себе телевизор, чтобы смотреть, на какую ерунду потратить деньги. Вечерами она бы штопала тебе носки, а ты бы сосал дешевое пиво, почесывая уверенно растущее пузо.
