Мэтр поспешил низко поклониться, однако канцлер, погруженный в собственные мысли этого даже не заметил.
— Мои слова, это не просто секрет, — он поднял голову и пристально взглянул на Гарено. — Я отдаю в твои руки собственную жизнь, ибо если об этом узнает кто-либо еще, то, — он фыркнул, — не сидеть нам с тобой больше тогда по вечерам за партией в шахматы. В общем, красного Дара в Торнии больше нет. С момента смерти Матрэлов не было ни одного приобщения к милости Младшего. Ни одного дорогой Миго. — В его глазах бились отчаяние и печаль. — Вот так.
Эти слова ошеломили мэтра Гарено. Он озадаченно посмотрел на канцлера. — Как это? Вообще ни одного? За шестнадцать лет? — Привычная выдержка мэтру отказала. В его голосе сквозило сердитое недоверие. — Простите, но я слышал и не раз о красных неофитах. Все знают, что число Обретений резко уменьшилось, и винят в этом, — Гарено на мгновение запнулся, — главным образом меня и Вас.
Канцлер откинул голову и громко захохотал. — Вот как? — Смех оборвался столь же внезапно, как и начался. — Не льсти себе Миго. Нет мой верный и исполнительный мэтр Гарено, простонародье обвиняет не тебя. Эти людишки тебя просто не замечают. Кто ты для них? Ни кто. Всего лишь исполнитель. Мелкая сошка. Нет, все шишки приходится собирать мне. Ведь я, — Торберт Лип криво усмехнулся, — недостойный потомок Младших Владык. Отродье подлой змеюки Аделинды. — Последние слова он произнес с отвращением и ненавистью. — Воистину злой рок преследует дочерей Матрэлов. За всю эпоху их было всего лишь две. Но одна стала верховной фриэксой элуров, а другая выдала их заговор императору. Полагаю, Младший на небесах хохочет во все горло, видя как его потомки неистово уничтожают друг друга.
— Не богохульствуйте мессир, — лицо Миго Гарено побледнело и вытянулось. Ему никогда не доводилось видеть канцлера в таком нервном возбуждении, состоянии одержимости, почти сумасшествия.
Слова мэтра, казалось, отрезвили Липа. — Он закрыл ладонями лицо и опустил голову. В комнате воцарилась тяжелая, гнетущая тишина, которую нарушал лишь шум лизавших почерневшие поленья языков пламени. — К несчастью, это далеко не все неприятности. — Канцлер тоскливо посмотрел на Гарено. На его щеках горел лихорадочный румянец. — Всё гораздо хуже, чем ты думаешь. Действительно, в первые несколько лет после гибели Младшего Владыки и его сына количество Обретений серьезно уменьшилось. Немного фиолетовых, чуть больше зеленых. И, разумеется, ни одного красного. Но за последние пять лет, ни один человек, насколько мне известно, не был выбран Триедиными. Даже самые способные подростки, те, кому предрекали большое будущее, ими отвергались.
— Простите, Ваша Светлость, — мэтр Гарено мучительно пытался переварить услышанное. — А как же ежегодные списки новых обладателей Дара. Их зачитывают Владыки. Там упоминаются даже красные.
— Это всё мистификация. Спектакль, разыгранный актерами, которые и не догадываются про свою истинную роль. — Канцлер замолчал и задумался. — А может, и догадываются, но предпочитают молчать. — Он снова залился смехом, в котором проглядывало легкое безумие. — Раньше, ежегодно через церемонию Обретения проходили десятки парней и девушек. Десятки! А сейчас нет ни одного. Это катастрофа! Надеюсь, хоть ты это понимаешь Миго.
— Никто… никто не догадывается? — мэтра Гарено выцеживал из себя слова по капле. Казалось, он не знал, о чем еще спросить.
— Уверен, что покойный император это понял. Не сразу, конечно. Ни кто поначалу на уменьшение числа приобщенных к Дару особо и не обращал внимание. Но потом он просто разложил всё по полочкам. Водилик, думаю, тоже о чем-то догадывается. Даже наш император способен заметить, что количество его обожаемых фиолетовых за последнее время как-то сильно уменьшилось. Ее Милосердие молчит, но, полагаю, она знает. Если не всё, то многое.
— Но Владыки продолжают зачитывать списки!? — мэтр был готов схватиться за последнюю соломинку.
— Я же сказал — это надувательство. Их составляю я, — в голове канцлера ощущалась чудовищная усталость и мрачная безысходность. — Я их подделываю уже несколько лет. С тех пор как заподозрил неладное. И рано или поздно все об этом узнают. И тогда…, - Торберт Лип не договорил, а лишь тяжело вздохнул.
— Но почему? — трагизм и ужас случившегося понемногу стал доходить до Миго Гарено.
— Спрашиваешь почему? — воспаленные глаза канцлера беспорядочно шарили по лицу собеседника. — Почему!? Неужели не догадался? — Он почти кричал. — Мы уничтожили источник красного Дара. Я уничтожил его! Своими руками! Оказалось, что без Младших Владык он просто не работает. А значит, обречен и фиолетовый Дар и зеленый. Они не могут существовать по отдельности. Не могут! — Костяшки сжатых в кулаки ладоней побелели от напряжения. — Порой мне кажется, что Милость Младшего из Альферата уходит насовсем. Вытекает по капле. Люди не могут жить без отваги, жажды борьбы и решимости. В кого тогда мы превратимся?
Торберт Лип сжал руками голову и замолчал. Кровь с порезанной ладони, просачиваясь сквозь тонкую ткань повязки, стекала по руке и тяжелыми каплями падала на ковер. Молчание затягивалось. Мэтр Гарено понял, что встреча закончена. Он почтительно поклонился и медленно направился к дверям. Уже выходя из кабинета, он услышал тихий голос.
— Ты знаешь, что мне сказал император во время нашей последней встречи?
Гарено повернулся и наткнулся на внимательный взгляд. Он напрягся. Вопрос застал его врасплох.
— Что мне прошептал старый хитрец перед смертью? — Канцлер откинулся на кресле и перевел взгляд на пылавший камин. Огненные блики отражались в его глазах.
— Он сказал, что не всё еще потеряно.
1328 г. от Прихода Триединых Вилладун. Обитель Ордена Милосердия
«И разделил Неназываемый Себя на четыре части и даровал Он Первой Мудрость…».
Книга Прихода
— Ты где, постреленыш? Эдмунд! Эдмунд Ойкент! Несносный мальчишка! — Раскатистый голос матери-экономки разносился по всей территории крошечной обители Ордена Милосердия, перекрывая шум дождя, который на глазах, стремительно превращался в безостановочный, столь частый для ранней весны ливень. И вновь пронзительное, набиравшее силу:
— Эээдмууунд!!!
Между тем виновник назревавшего, нешуточного скандала, сидел на раскидистой, старой яблоне, что стояла в самой глубине фруктового сада. Столетние деревья росли на небольшой территории, примыкавшей к речной террасе, и служили не только приятной возможность разнообразить привычный рацион для воспитанников, но и популярным убежищем, в котором они скрывались от наставников и друг друга. Долговязый подросток, с тонким, скуластым лицом, задумчиво жевал травинку, прикидывая различные варианты своего ближайшего будущего. Слезать с насиженной яблоневой ветки, прикрывавшей угловатое тело густой листвой, откровенно не хотелось. Вместе с тем, было ясно, что на этот раз простым выговором ему не отделаться. И, что самое печальное, наказание представлялось неотвратимым. Это необыкновенно огорчало и тревожило одновременно. Планов на вечер было много, но теперь они все были под угрозой. От Хилды-Драконихи так просто не отделаться. Эдмунд не сомневался, что скоро его найдут. Это был лишь вопрос времени. Сестра-экономка почти всегда его находила, вытаскивала из самых укромных, потаенных местечек, про которые ни кто в обители не мог знать. По крайней мере, так ему казалось. Однако стоило ей начать поиски и вскоре, натруженная, мозолистая рука вцеплялась в непослушные мальчишеские кудри и волокла в темный провал деревянного сарая, служившего не только местом хранения самого разного ненужного хлама, но и его, Эдмунда персональной тюрьмой. Паренек почесал длинный нос и вновь задумался. Сегодня была надежда на дождь. Кроме того, быстро вечерело. Это означало, что брат Раббан, по-видимому, уже закрыл ворота обители. Тогда надежда, конечно, есть. Через пару часков, когда все рассосется, он сам спустится с дерева и проберется в спальный флигель. Утром же можно снова удрать или придти к отцу-настоятелю с повинной. В любом случае за прошедшее время многое забудется, сестра Хидла успокоится, и головомойка будет как минимум приемлемой. Был вариант и с немедленной сдачей, так как надвигавшийся ливень грозил вымочить его до нитки. Не слишком густая молодая листва едва ли служила надежным укрытием от дождя. Стоило учитывать и время года, которое обещало весьма холодный душ. Между тем студеную воду Эдмунд не любил, тем более, когда невольную ванну приходилось принимать полностью одетым. Подумав минуту, он согласился с грустной мыслью о добровольной сдаче, однако этот, безусловно, благородный порыв, был самым неожиданным образом пресечен самой сестрой-экономкой, которая внезапно престала призывать на его голову все кары небесные. Осторожно выглянув из своего, как ему представлялось, абсолютно неприметного укрытия Эдмунд увидел своего преследователя, стоявшую около дерева и с нескрываемой яростью уставившуюся на него в упор. А потом раздался тихий, полный невысказанного гнева шепот:
