Я сплюнул и был избит.
Я сопротивлялся на каждом шагу, пока меня волокли из зала. Никто не смотрел на меня, когда меня выводили, и последнее, что я помню, это фигуру Эрика, сидящего на троне и раздающего улыбки и милости окружавшим его придворным.
То, что он приказал, было со мной сделано, но милостью богов я потерял сознание, не дождавшись исхода.
Я не имею ни малейшего представления, сколько времени прошло с тех пор, как я очнулся в полнейшей черноте от страшной боли в голове. Возможно, именно тогда я произнес свое проклятие, но, может, и в тот миг, когда опустилось раскаленное добела железо. Не помню. Но я знал, что никогда Эрику не суждено спокойно сидеть на троне, потому что проклятие принца Янтаря, сказанное в слепой ярости, всегда сбывается.
Я драл солому в полной темноте моей камеры, кричал, но слез не было. Это было самое жуткое. Затем — только вы, боги, и я знаем, как это было нескоро, — ко мне пришел сон.
Когда я пробудился, боль осталась. Я поднялся на ноги. Я попытался установить размеры своей тюрьмы. Четыре шага поперек и пять вдоль. В полу была дыра для нужды, в углу лежал соломенный матрас. Под дверью была небольшая щель, а за щелью — поднос, на котором лежал черствый кусок хлеба и стояла бутылка воды. Я поел и напился, но это не прибавило мне сил.
Страшно болела голова, и на душе было неспокойно.
Я спал столько, сколько мог, и никто не приходил навестить меня. Я просыпался, шел на противоположный конец камеры, находил наощупь поднос и ел, если находил еду. Я спал столько, сколько мог.
После семи снов боль из глазниц ушла. И я ненавидел моего брата, который стал королем в Янтаре. Лучше бы он убил меня.
Я попытался представить, что сказали об этом остальные, но придумать ничего не смог.
Когда же мрак придет и в Янтарь, я знал, что Эрик горько пожалеет. Это я знал твердо, и это утешало меня.
Так начинались мои дни тьмы, и у меня не было способа измерить их течение. Даже если б у меня были глаза, я не смог бы различить день и ночь в этом мрачном подземелье.
Время шло своим путем, не обращая на меня внимания. Иногда меня бил озноб, когда я задумывался над этим, и я весь дрожал. Провел я здесь много месяцев? Или часов? Или недель? А может быть, лет?
Я утерял все, что касалось времени. Я спал, ходил (я точно знал, куда ставить ногу и где повернуть) и думал о том, что сделал в своей жизни и чего не сделал. Иногда я сидел, скрестив ноги, дыша ровно и глубоко, опустошая разум и находясь в таком состоянии так долго, как это у меня получалось. Это помогало не думать ни о чем.
Эрик был умен. Хотя сила была со мной, она была бесполезна. Слепец не может идти сквозь Тени.
Моя борода отросла до груди, и волосы тоже стали длинными. Сначала я все время был голоден, но вскоре аппетит пропал. Иногда я вставал слишком резко и у меня кружилась голова.
Я видел только в своих кошмарных снах, и мне становилось горько, когда я просыпался.
Но потом я стал забывать события, которые ослепили меня, будто случились они не со мной, а с кем-то другим. И это тоже было правдой.
Я много потерял в весе. Я словно видел себя со стороны — изможденного и худого. Я не мог плакать, хотя несколько раз казалось, что мне хочется этого. Что-то было не в порядке с моими слезными железами. Было страшно от того, что человека можно так изуродовать.
Но однажды в дверь тихонько поскреблись. Я не обратил на это внимания.
Снова раздался тот же звук, и вновь я не отреагировал.
Затем я услышал, как прошептали мое имя.
Я пересек камеру.
— Да? — сказал я.
— Это я, Рейн, — ответили за дверью. — Как вы там?
На это я рассмеялся.
— Прекрасно! О, просто прекрасно. Бифштексы с шампанским еженощно и танцующие девочки! Боги! Ну и вопросы ты задаешь!
— Простите, — произнес Рэйн, — что я ничего не могу сделать для вас, — я почувствовал боль в его голосе.
— Знаю, — ответил я.
— Если б я мог, я бы помог, — сказал он.
— И это я знаю.
— Я тут кое-что принес. Возьмите.
Маленькое окошко в двери скрипнуло, открываясь.
— Что здесь?
— Немного чистой одежды, — сказал он. — И три каравая свежего хлеба, головка сыра, немного говядины, две бутылки вина, блок сигарет и много спичек.
Голос мой застрял на полпути.
— Спасибо, Рейн. Как тебе это удалось?
— Я знаю стражника, который в эту смену стоит на часах. Он будет молчать. Он слишком многим мне обязан.
— Смотри, как бы он не догадался уплатить долги простым доносом, — предостерег я. — Так что, хоть я и очень тебе благодарен, но больше так не делай. Будь уверен, все, что может тебя выдать, я уничтожу.
— Как бы я хотел, чтобы все было не так, Кэвин.
— Присоединяюсь к этому. Благодарю, что подумал обо мне, когда это делать запретили.
— Ну, это-то как раз несложно.
— Сколько времени я пробыл здесь?
— Четыре месяца и десять дней.
— Что нового в Янтаре?
— Эрик правит, вот и все.
— Где Джулиэн?
— Отправлен вместе с войсками обратно в Лес Ардена.
— Зачем?
— В последнее время что-то странное идет к нам из Тени.
— Ясно. А что Кэйн?
— Он все еще в Янтаре, ублажает себя. В основном пьет и развлекается с женщинами.
— А Джерард?
— Он — адмирал всего флота.
Я вздохнул с облегчением. Признаться, я боялся, что уход флотилии Джерарда в южные воды повлечет немилость Эрика.
— А что стало с Рэндомом?
— Он пленник, но в собственных апартаментах.
— Что? Его взяли в плен?
— Да. Из Образа в Ратн-Я он с арбалетом появился прямо здесь и успел подстрелить Эрика прежде, чем его схватили.
— Правда? И его не убили?
— Ходят слухи, что он женат на придворной из Ратн-Я, а Эрик не хочет ссориться с Ратн-Я. У Мойре целое королевство, и говорят, что Эрик собирается просить Мойре стать его королевой. Это слухи, конечно, но любопытные.
— Да, — сказал я.
— Вы ведь ей нравились, верно?
— В какой-то степени. Откуда ты знаешь?
— Я присутствовал, когда читали приговор Рэндому. Мне удалось поговорить с ним несколько минут. Леди Виалль заявила, что она его жена, и попросила разрешения присоединиться к нему в тюрьме. Эрик все еще не знает, что ответить на это.
Я подумал о слепой девушке, которую никогда не встречал, и удивился происходящему.
— Как давно это случилось?
— М-м. Тридцать четыре дня, — ответил Рэйн. — Это когда появился Рэндом. Виалль подала прошение неделей позже.
— Все же — она странная женщина, если любит Рэндома.
— Я тоже так считаю. Трудно представить более неподходящую пару.
