— Есть! Истошно завопил доктор, поднимая вверх окровавленную руку.
— Свят, Свят! — в ужасе запричитали домочадцы.
— Говори толком, немчура!
— Дочь твой, Воевода, есть сильно пофреждена! Диагноз ей — пешенство! Едва я приступить к осмотру её детородный орган, сей бешеный девица морда мне бить, об стену тело моё стучать. Да ещё кусала зубами до кровь! — Лекарь опять продемонстрировал руку, на которой чётко виднелся полукруг ровного прикуса. — Если она есть пешеный, я тоже дольжен болеть! Я на государевой службе состою, их бин военный фрач! Я ист не обязан женский орган исследовать! Ты, Воевода, отвечать будешь! Завтра губернский канцелярия доклад подам!
Послушал Воевода крикуна, взял за шиворот, да вон вывел.
— Это тебе за обиду, доктор! Не серчай! Понимать должен!
Лекарь заглянул в протянутый ему кошель, оценил достоинство монет, прикинул вес.
— Премного благодарен, Воевода. Всё тут ясно — нервы взыграли у дочь твой от пережитого. Рука она совсем мало укусала. До свадьба зажифёт! В канцелярию не пойду из-за царапины.
Выпроводив немца, пошёл встревоженный отец опрашивать повитуху.
— Я так тебе, батюшка, скажу: девка чистая, хоть проверять не допустила, многолетние труды мои так подсказывают Не было сраму! Только всё равно люди злословить будут. Знаешь, что делать?
— Уважь, матушка, подскажи!
— Накажи девицу, да не усердствуй: лозой маленечко посеки для острастки, да быстро и венчай голубков. Прохора же по своему усмотрению наказывай, он в твоей власти: хотя и только за прокорм по малости лет служит, но уже порядок знать должен. Да тоже, смотри, не усердствуй, зятя будущего пожалей.
Пойду я, батюшка Воевода, — старуха спрятала монеты, пожалованные за беспокойство. — А со свадьбой не тяни: я ведь на глазок говорю, что не было между ними ничего. А вдруг ошиблась? Внука раньше срока получишь, опять пересуды пойдут.
***
Подумал Воевода: жалко дочь, и так натерпелась. Но надо и воспитание давать. Нашел лозу, тоньше да легче выбирал, вошёл в горницу: ложись, мол, доченька разлюбезная на лавку, воспитывать тебя потребно.
Агафья даже не убоялась, легла:
— Секи, батюшка, только Прошенька люб мне и дурного ничего мне не делал. Сама я виновата, что парня так изводила! Это не он меня выкрал и в лес уволок. Я сама ему щеколду открыла, а он с горя в лес убежал. Там на сене лежал и горю предавался, а я винилась перед ним. И порты сама с него стянула и постирала, хоть и холодна уже вода в ручейке. Замуж за него пойду — век вину свою искупать буду.
— Возьмёт ли с такой-то славой? Солдатское дело простое: всыплем ему завтра хорошенько заодно с Лилькой-блудницей, да служить дальше будет, а срок придёт — какая ни-на-есть бабёнка найдется, пригреет парня.
— Батюшка! А Лильке что будет?
— Зря тебя грамоте учили, что ли, — подал отец бумагу с указом. —Читай.
— Батюшка! Это же смертельное наказание! Отмени!
— Да уж и сам сердцем отошёл, а указ-то прочитан прилюдно. По закону теперь я обязан выполнить! Сам не знаю, как быть: в позоре баба век свой прожила, в муках помирать будет. И детей, безвинных ещё, по тому же указу, пороть обязан. Сердце разрывается!
— Хорошо хоть ума хватило такой указ не издать, чтобы расстрелу всех троих перед строем подвергнуть! Убьёшь невиновную Лилию — не дочь я тебе! Из дома сбегу!
— Вот! Так мы, доченька, и поступим!
— Ты чего, папка, меня сразу из дома гнать решил? Знай: уйду.
— Глупенькая, обнял любимицу Воевода, я о другом хотел сказать: обязан я к приговорённому охрану надёжную приставить до исполнения приговора, или в острог посадить под караул. А я по старости забуду-ка? Народ сейчас по домам сидит, после погони отдыхает, никто носа зря не высунет: вдруг я караулом стоять заставлю. Умудрится Лилька куда сбежать — её счастье.
— Так не в тайгу же к зверям ей бежать?
— Бог даст, доченька, она к татарам или эвенам прибьётся.
— А с Прошенькой, возлюбленным моим, что делать собрался?
— Он, хоть и в малых годах, но при службе состоит. Должен быть наказан. По-хорошему всыпать ему надо пару десятков горячих на пару с Лилией! А потом в сей же день повенчать вас, дурачков.
— Спасибо, папенька! А без порки нельзя повенчать?
— Какой же я Воевода, если дочь мной командует? Пойду сегодня же Прошкину отцу поклонюсь, хоть и в полном он моём подчинении: пускай, не мешкая, сватов присылает.
— Дай я тебя, батюшка, расцелую!
— Ладно уж, проказница. Вот одеялко тёплое, накройся да отдохни после волнений. Может, покушать чего приказать принести? Или чайку?
— Лучше вздремну, батюшка.
Воевода заботливо накрыл дочь пуховым одеялом и направился к двери.
— Батюшка, — проговорила девушка, уже засыпая (после пережитого молодой организм требовал отдыха), — а пороть когда?
— Вот сейчас я тебя, негодница, и правда вздую, чтоб вся округа слышала! Спи, пока не получила у меня!
***
Поднялся поутру народ, вспомнили: надо воеводин приказ исполнять, блудницу наказывать. Горестно стало даже самым обиженным своими мужиками-изменниками бабам: такой жестокости никогда ещё Воевода не творил, поди, сам уже пожалел о своей горячности. Только приказ, публично зачитанный, отменить уже не в его власти. Собрали караул, барабанщика вперёд, чтобы всё по чину делалось, и двинулись толпою к лачуге блудницы.
Пришли, а ни Лилии, ни деток словно и не бывало! Людям облегчение: и совесть, и душа радуются — не запятнали себя зверской расправой. Не сгубили жизнь бабы-горемыки. Мало надежды, но может примет её какой-нибудь таёжный народ. В лесу зимой точно не выживут.
Не ведали люди, что женщина с детьми ушла в самый разгар их ярости: позже, когда разумом поостыли, не хватило бы уже возмущения для подключения к Силе.
С тех пор о Лилии ни в казарме, ни в городке на Белой Горе никому ничего неведомо…
Вместо экзекуции устроили свадьбу
***
Слава Духам, не помнят дети горьких дней, когда пьяную, измученную ненасытным мужичьём мать под руки отводили после её презренных трудов в холодную лачугу. Щедрот любителей покупных ласк не хватало на покупку дров, дети целыми днями бродили по ближним перелескам, собирая валежник и сухостой. Дров, добытых детским упорным трудом на холоде и ветре, хватало лишь слегка подогреть избушку, чтоб вода в кадке не замерзала. Дома ходили, как и на улице. Особенно мёрзли ноги: давно прогнившие нижние венцы лачуги совсем не держали тепла. Кормились с огорода вокруг дома, возделанного опять же детскими руками: мать либо работала для удовольствия мужского населения, либо лежала пьяной после своих трудов на лавке, прижимаясь к почти холодной печке. Но удалось Лилии воспользоваться Силой, которая дала ей чудо Перехода. Дорого она за него заплатила…
