— все спокойно. Собор цел и невредим и по-прежнему прекрасен.
Я поискал глазами вывеску «Панчо Вилья».
И не нашел ее. Здание на углу, которое показалось мне знакомым, было, но выглядело иначе, окна тоже казались другими.
— Марга, где же ресторан?
— Не знаю. Алек, что происходит?
— Снова они, — сказал я с горечью. — Мир вновь изменился. Землетрясение кончилось, но это не тот город, где мы жили. Он похож на него, но другой.
Я был прав лишь отчасти. Мы еще не решили, спуститься ли нам, когда снова послышался гул. Потом последовал толчок. Затем гул многократно возрос, земля затряслась — и этот город тоже рухнул. Опять я увидел, как сломался и упал высокий маяк. Опять собор как бы осел сам в себя. Опять поднялись клубы пыли, опять послышались крики и вой.
Я поднял сжатые кулаки и погрозил небу.
— Проклятие Господне! Хватит! Дважды — это уже перебор!
И гром не убил меня.
Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все — суета и томление духа!
Книга Екклесиаста 1, 14
Я хочу лишь кратко коснуться трех последующих дней — уж очень мало хорошего было в них. «И была кровь на улицах и пыль». Те из нас, кто остался в живых, не был ранен, не потерял рассудок от горя, не впал в апатию или в истерику, не обессилел, короче говоря, горсточка — там и сям копались в развалинах, стараясь отыскать живых под грудами кирпичей, камней и известки. Но можно ли разгрести голыми руками тонны камня?
И что можно сделать, когда, добравшись до них, вдруг обнаруживаешь, что опоздал, что поздно было уже в тот самый миг, когда ты принялся за дело? Услыхав жалобный писк, напоминавший мяуканье котенка, мы стали с величайшей осторожностью копать, стараясь не надавливать на то, что лежало внизу, аккуратно растаскивать камни, чтобы не причинять лишних страданий засыпанному существу. В конце концов мы добрались до источника звука. Им оказалось только что испустившее дух дитя. Таз проломлен, полголовы раздавлено. «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень». Я отвернулся, и меня вырвало. Никогда больше не стану читать псалом сто тридцать седьмой.[56]
Ночь мы провели на нижнем склоне Снежного холма. Когда солнце зашло, мы волей-неволей прекратили работу. Темнота делала ее бесполезной. К тому же настало время мародеров. Я глубоко убежден, что каждый мародер — потенциальный насильник и убийца. Я был готов умереть за Маргрету, если нужно, — однако не имел ни малейшего желания умирать храбро, но без толку, в схватке, которой можно избежать.
На следующее утро прибыла мексиканская армия. Мы мало чего достигли до ее прихода, просто опять, как вчера, немного разгребли руины. Не стоит говорить о том, что мы там находили. Солдаты положили этому конец. Всех штатских согнали на полуостров, подальше от разрушенного города, к железнодорожной станции за рекой. Там мы и ждали — новоиспеченные вдовы, мужья, только что лишившиеся жен, осиротевшие дети, изувеченные на самодельных носилках, раненые, но не потерявшие способности двигаться, люди без видимых ранений, но с пустым взором и безмолвные. Маргрете и мне повезло; мы были лишь голодны, хотели пить и перепачкались, нас с ног до головы покрывали синяки, которые мы набили, валяясь на земле во время землетрясения. Поправка: во время двух землетрясений.
Приходилось ли кому-нибудь испытать два землетрясения подряд?
Я не рисковал расспрашивать об этом. По-моему, я был уникальнейшим свидетелем смены миров, причем Маргрета дважды переносилась со мной, так как каждый раз я крепко прижимал ее к себе. Были ли еще жертвы переноса? Не было ли на «Конунге Кнуте» таких, кто держал язык за зубами так же старательно, как я? Как спросить? «Извините, амиго, но это тот самый город, который был тут вчера?»
После того как мы прождали на железнодорожной станции часа два, подъехала армейская цистерна с водой и каждому беженцу выдали по жестяной кружке воды. Солдат с примкнутым штыком наводил в очереди порядок. Перед самым заходом солнца машина опять вернулась с водой и буханками хлеба. Маргрета и я получили четверть буханки на двоих. Примерно тогда же на станцию задним ходом подали поезд и вооруженные люди стали загружать его нами, по мере того как из вагонов выгружали грузы. Марге и мне опять повезло: нас втиснули в пассажирский вагон — большинство остальных попали в товарные.
Поезд пошел на север. Нас не спрашивали, хотим мы туда ехать или нет; у нас не требовали денег за проезд; Масатлан эвакуировали целиком.
До тех пор пока не восстановят систему водоснабжения, Масатлан будет принадлежать только крысам и мертвецам.
Нет смысла описывать наше путешествие. Поезд шел, мы страдали. Железнодорожная линия в Гуаймасе круто поворачивала от моря в глубь материка, а потом тянулась через Сонору до Аризоны — дивно красивая местность, если бы мы были в состоянии любоваться ею. Мы спали, сколько могли, и притворялись спящими все остальное время. Каждый раз, когда поезд останавливался, кто-то выходил, хотя полиция старалась загонять всех обратно. Когда мы добрались до Ногалеса (Сонора), поезд наполовину опустел. Остальные, видно, собирались ехать до того Ногалеса, что в Аризоне. Среди них были и мы.
Мы достигли государственной границы после полудня, спустя трое суток после землетрясения.
Нас согнали в здание контрольно-пропускного пункта, расположенного сразу же за линией границы, и человек в форме произнес речь по-испански:
— Привет вам, амигос! Соединенные Штаты рады помочь своему соседу в дни испытаний, и иммиграционная служба США упростила процедуру, с тем чтобы мы могли позаботиться о вас поскорее. Сначала мы должны просить вас всех пройти обработку против вшивости, затем вам выдадут «зеленые карты»[57] сверх квоты, чтобы вы могли наниматься на любую работу по всей территории Соединенных Штатов. Агентов по найму, которые помогут вам, вы найдете сразу же, как выйдете из здания. Там же развернуты походные кухни. Если вы голодны, подходите и получайте первую трапезу, как гости Дяди Сэма! Добро пожаловать в Los Estados Unidos![58] Некоторые стали задавать вопросы, а мы с Маргретой сразу же поспешили к дверям, ведущим в «вошебойку». Мне было отвратительно само название этой санитарной процедуры. Требование пройти обработку против вшивости подразумевало, что мы завшивели. Мы были грязны и оборванны — это так, да у меня еще отросла трехдневная щетина… Но вшивость?!
А может, вши и были? После суток ползания по развалинам и двух суток, проведенных среди других немытых людей в вагоне, тоже отнюдь не отличавшихся чистотой, мог ли я поручиться, что на мне нет паразитов?
