– Ома-сике-санойн-этта-нукка-икуисести…
Голос раскатился по всем мирам, проникая в металл и камень. Сам воздух задрожал, и в нем образовались пустые места, похожие на морские раковины. Вой такой, как будто из-под земли рвался очередной выброс грязи, газа, нефти и труб, раскачивал помост. Над самым щитом медленно распускалась слепящая звезда стафы.
– …сатейсена-тана-илтана…
Что-то тяжелое оторвалось от потолка и с чудовищным грохотом обрушилось сзади.
– …сидаместани-митассин…
– Я умею, – сонно сказал Джор.
В его руках резак наконец повел себя правильно – пламя немедленно стало голубым, прозрачным, длинным, хищно-шипящим.
– Петли режь, – сказал Артур.
Джор кивнул.
Они копались с дверью, я прикрывал их с тыла и пытался понять, что ждет нас там, по ту сторону. Но вряд ли только металл защищал это странное помещение от проникновения снаружи…
– На себя – на себя – на себя… – пробормотал Артур, что-то скрежетнуло, и вот тут-то мне по мозгам пришелся еще один удар… даже не удар, неправильно говорю – а вот просто представьте себе, что вы распахнули окно в цветущий сад, полной грудью делаете вдох! – а там нашатырный спирт.
Просветление мозгов на грани воспламенения.
Моя войгини, видимо, как-то коснулась нхо Волкова в момент его наибольшей активности. Уж не знаю, заметил ли он меня в тот момент, но я его точно заметил.
Описать это невозможно – ну, будут какие-то внешние позы и символы, не несущие смысла. Можно разве что попробовать нарисовать – распространение этого не-человека на все вокруг, обволакивание собой предметов, других людей, их сущностей, их целей, настоящих и мнимых… все можно изобразить, только главного не будет: вот этой бесконечной ярости мертвого, твердого, холодного и раскаленного, – к живому, податливому и теплому. Ярости и презрения. Брезгливости.
Волков был наполовину мертвый внутри себя, вот в чем проблема. Он был наполовину мертвый изначально. Нхо того, кого он считал отцом, никогда не принадлежало живому. И Волков это знал, и не мог себе в этом признаться, и потому убивал любого, кто наводил его на эту мысль.
А теперь я тупо опишу место, где мы оказались. Потому что, боюсь, без этого трудно будет понять, что получилось чуть позже.
Итак, в центре всего возвышался сейд – черная скала, напоминающая очень вытянутое яйцо, вошедшее в землю под углом градусов в двадцать. Из земли он выступал метра на три – три с половиной, заостренным концом кверху; на сколько он уходил в землю, я даже не представляю. Думаю, до того момента, когда этот сейд был обнаружен людьми Волкова, он под землей скрывался полностью. Потом землю и камень вокруг него выбрали, создав котлован примерно пятьдесят на пятьдесят метров – половина футбольного поля, если что. Над этим котлованом поставили бетонный куб – если правильно помню, называемый «горном». Этакое хранилище для злого сейда. Чернобыльский саркофаг. Но особый – не наглухо изолирующий, а создающий приток и отток энергий извне, чтобы сейд не задохнулся и не рассыпался. В двух углах этого куба (не по диагонали, а по одной стороне основания) поставили – не знаю, как правильно это назвать, – как бы этажерки, много полок – вернее, площадок – размером метров примерно пять на десять, соединенных между собой лестницами и лифтами, некоторые полки были застеклены, а большая часть закрыта чем-то матовым, непрозрачным. Напротив них сооружен был искусственный утес, а под ним – красивая такая искусственная полоса прибоя с причудливыми камнями и кусками плавника. Там нас с Маринкой инструктировал Волков, прежде чем отправить в Весиалюэ. Сейда оттуда видно не было… как, впрочем, и многоэтажных «этажерок» по сторонам – но что в этом удивительного?
Сейчас около сейда воздвигнут был деревянный помост, от которого к утесу вела деревянная же лестница без перил. Перед сейдом стоял Волков в спадающем с плеч маньяке из волчьих шкур; поза у него была такая, будто он пытается приподнять небосвод – неудобный и очень тяжелый.
Крыша над ним медленно раздвигалась в стороны, и огромное вогнутое зеркало ловило свет луны и отбрасывало его на сейд, на Волкова и на лежащий на помосте щит…
А выбирались мы из двери, выходящей в пустой угол этого куба, слева от «утеса». Тут, видимо, тоже что-то хотели поставить, но не успели, поэтому просто валялся строительный мусор.
– …верис-тонкре-талоссаан!
Слова отгремели, и настало молчание. Хотя нет, не совсем молчание: легкий шорох, все нарастающий и нарастающий – как будто волна откатывается и откатывается по гальке, чтобы сейчас вернуться, но нет – продолжает откатываться… откатываться… откатываться невыносимо долго…
Вернулась.
Мир дрогнул. Что-то посыпалось сверху, молотя по переплетенной арматуре. Низкий рык пришел снизу, буквально подбросив нас всех. Я видел, как из щита ударил в зеркало багровый ветвящийся луч света, или сноп огня, или такая темная молния, и зеркало распалось на куски, которые засверкали в воздухе, сгорая, как искры фейерверка.
Какое-то время Волков стоял в растерянности. Точнее сказать, он стоял так же, как стоял, но я ощущал его растерянность. Ведьмы все-таки сделали то, чего он не просчитал.
А потом он наконец ощутил меня.
Часовых на вышках, озабоченных пока что лишь фактом отключения сигнализации, но еще не успевших понять, что к тому есть не только технические причины, лучницы Марины сняли стрелами – обязательно по две в каждого, волки живучи. Дорога к «железному дому» была открыта, но Марина из осторожности послала вперед только двух разведчиц на край здания. Но за миг до того, как они коснулись крыши, мощнейший удар потряс основание мира, и огромное зеркало, собиравшее в единый пучок всю силу Всесхождения и посылающее ее вниз, на сейд и на все, что около него, вдруг вспучилось, вспыхнуло целиком и рассыпалось облаком тускнеющего пепла…
– Обломайся, гад! – скрипнула зубами Маринка и обернулась к своим: – Вперед, девочки!
План Шарпа был прост: запереть охранников в вагончике и тем самым вывести их из игры надолго и бескровно. Потом он найдет способ выпустить их обратно в тайгу…
Однако получилось совсем плохо. Что-то долбануло внутри «дворца» (так Шарп про себя называл бетонную коробку с проклятым метеоритом в середине) – долбануло не по-людски, но и он со своими мизерными способностями к магии и прочим штучкам почувствовал удар и жар, а волков его просто вздернуло мгновенно, это для них был какой-то супердопинг или боевой амфетамин (кто пользовался, тот знает) – и для ведьм, похоже, это тоже оказалось каким-то толчком, потому что рванули они до того, как он подал второй сигнал, что путь свободен…
И путь оказался не свободен.
Двое с пулеметом бежали впереди, еще двое волокли ящики с лентами – по четыре коробки, то есть по тысяче патронов в каждом, – и двое последних просто тащились налегке, это были новенькие и еще тупые. Но как пулеметчики мгновенно развернули огневую точку! Как второй номер встал под сошки, а первый каким-то одним непрерывным движением передернул, прицелился, взял упреждение… Гордость можно было испытывать за таких бойцов, и Шарп какие-то доли секунды испытывал гордость, пока рука его сама искала гранату, выдергивала чеку и…
Три стремительные тени, пересекающие видимый клин небосвода, вмиг превратились в тряпье и тушки, падающие по баллистической кривой, и лишь тогда граната полетела, вернее, покатилась, потому что было совсем близко. Непрерывная очередь продолжала грохотать, но уже в белый свет, потому что первому номеру стрела пришла точно в лоб, и предсмертная судорога свела все мышцы, – и тащивший запасной боекомплект боец оттолкнул убитого и перехватил пулемет сам, и вот в этот момент граната взорвалась. В лиловой вспышке Шарп увидел нижнюю половину туловища, да еще откуда-то взявшийся волчий силуэт, а потом не видел больше ничего – своей же гранаты осколки ударили в лицо, и лица у него не стало…
(На мой взгляд, такая вот радикальная переориентация Шарпа, его измена и переход на сторону исконного врага, причем очень слабо мотивированный – ну, не верю я во внезапную всесокрушающую влюбленность, что-то здесь не то… Так вот, я думаю, что переход этот Волков сам спланировал загодя, чтобы побудить хельви напасть на него, Волкова, в момент его, Волкова, наивысшей уязвимости, заманить отряд поглубже – и вот тут-то все встало бы на свои места, и Шарп оказался бы в том строю, в котором был изначально, и сказал бы свое веское слово как человек, на которого боевая магия действует слабо… но граната разорвалась слишком близко, и эта фигура оказалась снята с доски. Мне так кажется. Может быть, я ошибаюсь. Но просто все другие варианты мотивировок мне кажутся куда как более притянутыми за уши, а что Маринке, как она думает, удалось вылечить его покалеченную душу… нет, я не верю.)
