Шаг… Ещё шаг…
А вот и граница круга.
Ещё шаг — и зелёная световая завеса скрыла от неё метнувшегося к Кругу мужа, поглотила его отчаянное «нет».
А потом её саму затрясло, будто внутри неё поселилась сотня сбрендивших титанов.
Реальность затряслась и рассыпалась на осколки.
С неё разлетелась и Персефона.
Её игра закончилась. Начиналась новая игра, для нового существа, в которое она перерождалась сейчас…
Вначале был туман.
Изменчивый, туман с картинками, туман-кривляка. Он клубился, свивался в спирали и постепенно густел. Потом креп, уплотнялся, превращаясь в полотно — в ткань Мироздания.
Взмахнули ножницы — Ананка взялась за рукоделье.
Чик-чик, шурх-шурх — получилась фигура, нечёткая, с рваными краями. Ананка полюбовалась — выходит неплохо. Вырезала ещё одну. Теперь можно взять у мойр нити и сшить обе части. Набить, обрезать хвостики, подправить. Вот уже и видны очертания тонкой девичьей фигурки. Ананка черпнула меди у осени и зелени у весны — создала волосы и глаза. Девушка получилась красивой, но уж слишком лёгкой, беспечной. Такая только и способна бегать по лугам, собирая цветы и вознося гимны солнцу. Но Ананка уже внесла в свой свиток её судьбу — быть той Царицей Подземного мира, а значит, ровней царю и Владыке. Нужно добавить немного металла, немного стремительности, каплю упрямства и унцию тьмы. Отлично, можно отпускать.
Эта — дойдёт до цели, пробьётся, как росток через толщу земли, прорастёт, окрепнет и будет давать плоды…
Ананка тихо рассмеялась и исчезла.
…девушка брела в темноте.
Почему-то идти было важно — вперёд, не останавливаясь. Там ждало нечто важное — она не знала ему названия, но непременно должна была дойти. Она знала — там обретёт имя, суть, предназначение.
Она упрямо шла, не обращая внимания на усталость, на стёртые в кровь ноги…
Потом… потом… когда дойдёт… отдохнёт… её будут носить на руках…
Шаг… ещё шаг… ещё маленький шажок…
Как тяжело, но надо идти.
И вот тьма истончилась, пошла дырами, в которые ринулся свет.
Такой яркий, всё ярче и ярче.
Девушка инстинктивно вскинула руку, закрываясь от него. И вдруг поняла — она видит свои пальцы!
Она добралась! Осталось совсем чуть-чуть!
Со светом пришло и имя: Кора…
Нежным шелестом сорвалось оно с материнских уст.
И девушка рванула вперёд, на зов.
Женщина с тяжёлыми золотистыми косами выступила ей навстречу — величественная, строгая, но не для неё. Для неё — сияющая, лучащаяся любовью…
— Кора, девочка моя! Как же долго ты шла ко мне в этот раз!
Они шагнули друг к другу, обнялись…
И вдруг женщина пошла зыбью, завибрировала и исчезла…
Тогда Кора услышала другой голос и другое имя:
— Персефона, Весна моя, иди сюда.
Говорил мужчина, и в его тоне нежность переплеталась с властностью.
Девушка оглянулась.
Он стоял поодаль, ветер играл чёрными, как мрак Эреба, одеждами. Черны были так же его волосы и его глаза.
Лишь на миг ей стало страшно, но затем она отбросила сомнения — пошла к нему, и оказалась в крепких надёжных объятиях.
Уже не девушка — жена, царица…
Но и мужчина, что казался таким надёжным, вдруг растворился. Ей осталось лишь хватать воздух в том месте, где он только что стоял.
— Мама! Мамочка! — позвали её вновь.
Появился худенький мальчик, с темными волосами, в которых прятались смешные рожки.
Сын! Её драгоценное дитя! Плод невозможной и неправильной любви.
Она рванулась к нему, обняла, прижала к себе.
Такого родного, милого, ненаглядного…
Но и мальчишка — канул в небытиё.
Осталась только Она — тёмная, уродливая, злая. Разрушительница. Смотрела, скалилась, показывая острые зубы, выставляла когти, отточенные, как ножи.
— Ну что, глупая, ты не приняла мою силу. Теперь я разорву тебя в клочья.
Кора-Персефона — дочь, жена, царица, мать — лишь усмехнулась:
— Ты не сможешь, ты слишком слаба!
— Да что ты говоришь, негодная! — взметнулись чёрные лозы с огромными шипами. Ядовитыми змеями кинулись вперед.
Кора-Персефона приняла их голыми руками, и те рассыпались в прах…
Разрушительница завыла, забесновалась.
— Как! Как ты смогла!
— Просто у меня есть то, чего нет у тебя, и никогда не было — любовь. Поэтому я сильнее.
— Любовь — дурь! Слабость!
Кора-Персефона мотнула рыжей шевелюрой:
— Нет, любовь — величайшая сила на земле. Без любви ты одинок — ломок, зол, опаслив. Любовь даёт прочность стали, примиряет с собой, отметает страхи. Поэтому тебе меня не победить.
Разрушительница расхохоталась — правда, смех её был скорее печален, чем злораден.
— И что же ты сделаешь мне, глупая?! У тебя даже оружия нет!
— Оно мне и не нужно.
— Как же ты будешь сражаться?
— Я не стану враждовать с тобой.
— О, мне даже интересно — как же ты думаешь победить?
— Я тебя обниму.
И правда — шагнула вперед, обняла и прижала к себе.
Одинокую, глупую, неожиданно маленькую и хрупкую, как девочка.
Лицо Разрушительницы посветлело, она внезапно сделалась красивее и моложе.
— Ну что, — спросила Кора-Персефона, — так лучше?
Разрушительница лишь кивнула.
— Тогда давай не будем больше враждовать. Не будем разделять. Ты — это я, я — это ты. Мы — вместе. Мы — одно.
Их закружил золотистый вихрь.
По телам словно побежали помехи, цвета исчезли, слились в общую серость, сплелись, соединились…
И вот только тонкая и юная богиня Весны осталась среди безлюдной пустыни.
А потом…
… Персефона распахнула глаза. Она лежала на полу в той зале, где ещё недавно вершился обряд Перерождения…
Обновлённая, свежая, полная сил, она поднялась и обвела взглядом комнату, ища тех, к кому так стремилась.
Мать, муж и сын — объединённые общим страхом — бросились к ней. Её целовали, обнимали, прижимали к сердцу. А она щедро делилась с ними силой, как весна делится с миром солнцем и жизненной энергией.
Теперь — полная любви — она стала по-настоящему великой богиней.
Древней, как сама природа, и юной, как раннее утро…
Из этой войны она вышла со щитом.
И написала свои правила игры.
Картинка из прошлого яркая, как кинофильм, проносится перед глазами, словно в быстрой перемотке. Меня буквально оглушает теми эмоциями. Но сейчас я не буду думать о том, а особенно об одном предателе, который тогда отчаянно метнулся вслед уходящей Персефоне. Потому что в моём сердце больше нет обиды, нет злая, нет вражды. Его наполняет лишь ликующая любовь. Потому что я обняла свою тьму, победила войну, приняла чудовище внутри меня.
— Помнишь, Дит, — обращаюсь к ней, потому что ни Геба, ни тем более Сешат при том разговоре не присутствовали, — Гестия сказала, что ты почувствуешь любовь?
Афродита хмыкает:
— Только я «любовь по Гестии» никогда не чувствовала. А уж мне ведомы все оттенки любви.
Ой ли — хочется съехидничать, но не буду. Время конфронтации закончилось. Наступило время любить.
Поэтому я беру её за руку — ухоженную, тонкую, с нежнейшей лилейной кожей — и, глядя в невозможно синие глаза, говорю (вроде бы лично ей, но заодно — всем сразу):
— Нет, ты знала лишь те виды любви, которые навязали тебе — великой богине Любви. Ты даже замуж вышла за навязанного тебе бога.
Афродита грустно усмехается:
