Тогда юная Кора ещё не знала, сколь разными бывают лики любви…
_______________________________________
[1] Один из эпитетов Аполлона.
[2] Левка (др. — греч. Λεύκη «белый тополь») — в греческой мифологии прекрасная нимфа-океанида, которую полюбил Аид и похитил, увезя в подземный мир. Когда, по истечении определённого ей срока жизни, она умерла, Аид превратил её в белый тополь, растущий на Елисейских полях.
Я отдыхаю. После вчерашнего сумасшедшего дня могу себе позволить просто валяться и смотреть в потолок. Гермес предусмотрительно не заходит — и правильно, самое интересное ждёт его впереди.
Думая об это, злорадно улыбаюсь. Он заслужил, давно-давно заслужил.
Мы с девочками достаточно подробно обсудили план: то, что он остался в пределах этой комнаты — уверена, щит ставили все вместе. И теперь я могу предаваться грустным мыслям и грезить наяву.
Грёзы уносят в далёкое прошлое. Настолько далекое, что оно уже кажется не моим. Потому что в том далёком прошлом, увидев серебристый тополь на березу озера Мнемозины, я могла спросить Владыку Подземного царства, смело глядя ему в лицо:
«Ты любил её?»
Для того чтобы понять, кем раньше этот тополь — мне достаточно коснуться ветвей. Все растения мира сразу же рассказывают мне свои истории. Это деревце тоже не стало держать секретов от меня. Коснулась — и сразу увидела хрупкую среброволосую нимфу, умевшею так дивно петь о невозможной любви.
«Ты любил её?» — поговорила я вновь, потому первый раз он не ответил мне, глядя куда-то поверх моей головы.
Потом вздохнул, притянул к себе, спрятал лицо в волосах и глухо произнёс:
«Это неважно, важно, только то, что здесь и сейчас для меня существуешь лишь ты».
Я помню, как тепло разливалась по телу от его слов, и отступало тягостное чувство брошенности, измены, которое появилось, едва тронула тот тополь.
Тогда я безоговорочно верила ему.
Трудно было не верить, когда с тобой обращаются так, будто ты — ценнее воздуха: исчезнешь — и станет невозможно дышать.
Да, Аид никогда не говорил мне: «Я люблю тебя». Но этого было и не нужно. Он делал всё, чтобы я чувствовала — любима, необходима, единственная.
Он не врал мне.
Тогда не врал. Я это знаю.
И потому я снова спрашиваю его:
«А если я умру — тоже обратишь в тополь и посадишь у озера памяти?»
Он отвечает раздражённо:
«Не говори глупостей. Ты — Богиня. Ты не можешь умереть. Она была всего лишь нимфой, океанидой, ей было не выжить в Подземном мире и тем более не стать его Владычицей».
«И всё-таки, давай порассуждаем, если бы я умерла… Ты бы превратил меня в дерево?»
Задираю голову, заглядываю в глаза.
Он смотрит открыто, душа нараспашку, и в глубине души безраздельно царю я.
Аид ведёт рукой по контуру моего лица, поддевает подбородок, нежно касается губ и лишь потом говорит:
«Нет, не превратил бы. И не посадил»
Что-то обрывается в душе, летит в самый Тартар, отвожу глаза, чтобы он не заметил набежавших слёз.
Но он, конечно же, замечает. И требует:
«Посмотри на меня!»
Вскидываю голову, задираю нос, глотаю слёзы — да, не буду слабой. Если не хочет помнить меня вечно — пусть.
Он усмехается, немного печально, и как обычно отвечает на непроизнесённое:
«Я хочу быть с тобой вечно. С тобой, а не с деревом, Весна. Мало кто знает, но я могу возвращать жизнь. Я бы воскресил тебя, юную, ничего непомнящую, отнёс бы в Ниссейскую долину, а потом — похитил вновь, чтобы никогда уже не отпускать».
И я улыбаюсь: глупая! Надо же, чего надумала себе! Встаю на цыпочки, тянусь за поцелуем, и получаю его — жадный, поглощающий, утверждающий, что я — самый необходимый элемент в его вселенной. Важнее воздуха, воды, огня.
Да, тогда я верила ему…
А сейчас?
Увы, те злые слова — ты мне надоела — тоже похожи на правду. Мы вместе уже не одно тысячелетие. За это время могла поизноситься даже самая крепкая, самая верная любовь.
Снова накатывает тоска, и слёзы бегут по щекам, мочат подушку. Я не всхлипываю, просто смотрю в потолок пустыми глазами и ёжусь от ледянящего холода, которым вдруг сковывает всё внутри…
Но… является чудо, размораживает меня: маленькая девочка с волосами темнее ночи и глазами, что весенние травы. Она тянет ко мне ручки, нежно шепчет: «Мама!», я обнимаю её и чувствую умиротворение, счастье и благодарность.
Пусть я надоела ему, пусть разлюбил, зато он подарил мне дочь, а через неё — вернул силы, желание бороться, сделал вновь Богиней созидающей.
И за это я готова простить ему всё.
И вообще я больше не могу злиться, обижаться, ненавидеть. И даже Разрушительница внутри меня сидит, как довольная сытая кошка — в позе лотоса, тянет «Оооом», познает дзен.
Улыбаюсь почти счастливо и засыпаю, и в этот раз вижу только то, как мы с малышкой бегаем по лугу, и я учу её плести венки.
Просыпаюсь резко, оттого, что меня обливают водой.
Афродита разводит руками:
— Уж извини. Иначе было не добудиться.
Отфыркиваюсь, выбираюсь из мокрой постели, спешно сушу волосы полотенцем.
— Ничего, — успокаиваю её, — проехали. Ты готова?
Афродита кивает. Впервые вижу её такой серьёзной и сосредоточенной. Я никогда не считала её легкомысленной дурой, как другие. Всё-таки ей подвластна предвечная сила — Любовь, перед которой искони склонялись не только смертные, но и боги. Однако мужчины поработили её, направили лишь на удовлетворение своих низменных потребностей. И вот теперь пришла пора Афродите расправить свои точёные плечи и начать утверждать свою власть — начать любить по-настоящему. Той любовью, которая создаёт миры. И я знаю, она сможет, ведь она — великая богиня Любви. И умеет быть очень разной — благостной, перерождающей, стимулирующей творчество, или тёмной, разрушающей, сводящей с ума. Поэтому даже боги её боятся.
Афродита по-настоящему бессмертна. Потому что Любовь не может умереть — тогда рухнет мир.
Но при этом Афродита вовсе не хищница, ей не нравится убивать. Она всегда боялась Ареса, хоть и спала с ним. А вот с Гефестом — чувствовала себя, как за каменной стеной. С ним ей хотелось быть нежной кошечкой, и прятать острые коготки в мягкие лапки.
Она сама рассказала нам об этом вчера. А ещё — о своём котором романе с Гермесом. Плодом этой связи стало двуполое существо — Гермофродит. Словно наглядное доказательство тому, что бывает, если соединить коммерцию и любовь.
Но тогда она играла по его — мужским — правилам.
Посмотрим, что будет теперь, когда торговцу придётся сыграть по правилам любви.
Я улыбаюсь, представляя себе эту картину.
Афродита сегодня выглядит просто обворожительно, даже прекраснее чем всегда.
Она тоже улыбается мне и отвечает:
— Готова как никогда. Пожелай мне удачи.
Я обнимаю её, как давеча обнимала Разрушительницу. Но чувствую не слабость и одиночество, как там, а первозданную мощь.
Афродита выскальзывает из моих объятий, подмигивает и идёт к двери.
— Кстати, — оборачивается она на пороге, взметнув золотой вихрь кудрей, — я зашла к тебе вовсе не за благословением, мамочка, — ерничает без злобы, поэтому не обижаюсь, — а кое-что отдать. По-моему, это твоё.
Она протягивает мне сложенный вчетверо листок.
И я вспоминаю его — записка, что выпала из букета роз сорта «Амнезия», роз цвета лжи…
Тогда я не стала её читать, теперь же она жжёт мне пальцы, я едва дожидаюсь ухода Афродиты, чтобы развернуть послание и прочесть.
Распрямляю бумагу медленно… Даже не знаю, чего боюсь — признаний ли? отповеди? Просто сердце колотится в горле и трудно дышать.
Но в записке нет ничего из того, чего я опасалась, потому что тот, кто писал её — умеет бить, как Владыка, — прямо под дых, по больному, заставляя хватать воздух, как выброшенная на берег рыба…
