- Нет, другое, - бурсак вновь усмехнулся. - Может, не говорить? Ночь ведь, страшно!
- Ах ты! - девушка вскочила, махнула рукой. - А кто еще в детстве перед сном нам про Черную Руку рассказывал? И про Дидька Лысого? Забыл?!
Сама Ярина забыть такое не могла. После каждой истории она забивалась под перину и дрожала пол-ночи. А на следующий вечер вновь просила рассказать - и снова дрожала.
- …Пришла Черная Рука, - замогильным голосом начал Хведир. - Открыла дверь - и стала искать маленькую девочку Яриночку… А ведь это мысль! Представляешь, Ярина, такое записать, а? Пан Гримм с кафедры свалится! А в Гонтовом Яру всякое болтают. Будто из Гриневой хаты голоса доносятся, будто вокруг кони невидимые скачут. Ну и мамка его еще приходила.
- Мамка? - удивилась девушка. - Его же матушка померла! Ребятенка родила и…
- Вот я и говорю… То есть соседи говорят - приходила. Хату обошла, потом внутрь заглянула - искала. А наутро пес сдох. Помнишь пса? Его еще Агмет заговорил?…
Ярина закусила губы. Страх, уже ничем не сдерживаемый, сжал сердце, холодом прокатился по спине. Мертвая мать ищет сгинувшего сына. Ищет - и не находит…
- А на следующую ночь ее снова видели. Поп - отец Гервасий - не побоялся, с крестом выскочил. Так она зубами заскрипела, руки протянула - не дотянулась, а после обратно на погост пошла. А наутро…
- Прекрати! - не выдержала девушка. - Как ты можешь! Такое… Такое говорить!
- А что? - Хведир явно удивился. - Обычная история! У этих посполитых вечно то мать к сыну с погоста является, то муж к женке. Потому и обычай есть, чтоб долго не оплакивать…
- Прекрати! - повторила Ярина и, подумав, добавила. - Чурбан!
Бурсак, недоумевающе пожав плечами, замолк. Ярина отвернулась - слушать страшилки расхотелось.
- Ну ты чего? - Хведир подошел ближе, присел рядом. - Мало ли что лапотники эти болтают! Темные они!
- А ты - светлый! - огрызнулась девушка.
- Ну, не такой уж светлый, - развел руками парень. - Но байкам этим не верю. Если и есть что-то необычное, то это не черти и не призраки, а тонкие энергии, которые наш мир окружают. Про то и блаженный муж, учитель мой Григор Варсава, писал…
Страх вновь спрятался, и Ярина внезапно почувствовала, как смыкаются веки. Сон только и ждал - перед глазами поплыли странные серебристые нити, закружились, сплетаясь в пушистые коконы. Уж не тонкие ли это энергии, о которых Григор Варсава толковал?
* * *- Ярина! Проснись, Ярина!
Девушка открыла глаза. В зале светло, сквозь окошки белеет утро. Кажется, она так и заснула - сидя. Вот и покрывало: не иначе Хведир догадался - укрыл.
- Ярина! - голос парня звучал странно. - Батька… Батька погиб!
- Что?!…
На полу - мокрые следы; на плечах Хведира - кожух. Наброшен наскоро, даже на крючок не застегнут. В глазах под толстыми стеклами - ужас.
- Батька… Погиб батька. И все погибли…
- Мой… Мой отец? И сотня?
Почему-то сразу же подумалось об отце - о сотнике Загаржецком. С Дуная давно не было вестей, а какие и приходили - не радовали.
Парень вздохнул, качнул головой. Дужка окуляр сползла с уха.
- Мой батька - Лукьян Олексеич. И все, кто с ним поехали. В Хитцах. И село… Погинуло село…
Ярине показалось, что она все еще видит сон - страшный, тягучий. Хорошо бы проснуться, поскорее проснуться!…
Проснуться не получалось.
Я скинул окровавленный жупан прямо на пол и взглянул на руки. И здесь кровь - но не моя.
Чужая.
На шаблю и смотреть не стал: хоть протирал снегом, а все равно - чистить и чистить!
Хотелось упасть, как был, прямо в сапогах, на лежанку и провалиться в черную пустоту. Как хорошо, что мне никогда не снятся сны! Там, в темной пропасти, я недоступен - ни для пана Станислава, ни для тех, кого встретила моя шабля за эти долгие годы, ни для всевидящих Малахов.
Уснуть!
Но я знал: не время. Хотя пан Мацапура уже извещен - я специально послал хлопца на свежем коне впереди отряда - но придется докладывать самому. Таков порядок, таков обычай. Хоть и не в войске, а вроде того.
Я кликнул джуру, отдал ему шаблю - чистить до белого блеска - и велел принести таз с теплой водой. Кровь плохо отмывается; особенно зимой, особенно, если она смешана с грязью.
С грязью - и с пеплом.
Теперь - свежая рубашка, штаны, каптан с белой подкладкой, кипа. Дворецкий - тот, что был до нынешнего, - все рожу морщил: негоже, де, при пане зацном с головой покрытой ходить! О своей бы голове подумал, прежде чем болтать пустое! Где она сейчас, его голова?
Застегиваясь и надевая пояс, я вновь перебрал в памяти все, что должно рассказать пану. Когда я на службу поступал, пан Станислав сразу предупредил: говорить надо лишь о самом главном - четко и ясно, без лишних словес. Так-то оно так, да только сам он любит о таком расспрашивать, что порою дивишься - к чему? То ли пан зацный попросту любопытен, то ли видит в мелочах что-то важное, нам, сирым, непонятное. Ну, скажем, моргала ли голова после того, как на снег свалилась? Как у того дворецкого. Три года назад это было, тогда тоже на дворе месяц-лютый стоял.
Может, пан Мацапура в детстве страшные сказки любил?
- Пан Юдка! Пан надворный сотник!
Задумался! Даже не услышал, как джура постучал, как дверь открыл.
- Пан Юдка! Пан Станислав вас в банкетную кличут! Он там с гостями. Поспешить просит!
Я мельком отметил: "просит". Странное дело, пан Станислав действительно вежлив! И не только со мной. Даже с теми, кого в замок волокут.
Итак, кличут.
Обычно пан не завтракает и не обедает - отсыпается после ночи, лишь на ужин зовет гостей. Что-то сегодня изменилось! Впрочем, гости, как известно, бывают разные.
Я все-таки опоздал. Гости давно расселись, и пан Станислав был на месте - в резном кресле под огромными оленьими рогами, что к стене прибиты. Помнится, один гость посмел улыбнуться и даже шутку отпустить. После ему стало не до шуток - когда болтуну его же язык на ужин подали.
Отварной, с горчицей.
Итак, все на месте - пан Станислав, пан Рио, пан к`Рамоль и, конечно, пани. Причем если мужчины сидят на местах гостевых, хоть и не загоновых, то пани Сале (вэй, ну и дела!) - рядом с паном Мацапурой, не в обычном кресле, а в хозяйском, с высокой спинкой.
Вот даже как!
Долго кланяться да извиняться мне не дали. Пан Станислав в это утро был в изрядном настроении. Черные усы смотрели кончиками вверх, глазки поблескивали, и ямочки - такие детские ямочки на щеках!
- То прошу, пан Юдка! Остынет!
