Кинан прислонился к дереву и поглядел на Донию с такой любовью, о какой она всегда мечтала.
— Через несколько месяцев я смогу провести в твоих объятиях несколько дней, но сейчас… — он осторожно отступил, — мой самоконтроль на пределе… признаю. Видишь? У нас получится. Мы можем быть вместе.
— На Солнцестояние, — Дония осыпала их обоих коротким снегопадом, — тебе не придется отступать.
— Солнцестояние еще не скоро. — Кинан приблизился и поцелуями убрал снежинки с ее губ, а затем ушел.
Глупец, — улыбнулась про себя Дония. Но он мой глупец. Пока что. Рано или поздно Эйслинн завладеет им — в этом Дония была почти уверена. Когда не станет Сета, ей, Донии, придется отпустить Кинана. Может быть, это означает, что придется уехать из Хантсдейла на несколько десятков лет, но до того у нее оставались причины надеяться.
Возможно, видения Бананак, касающиеся войны, были ошибочными. Им с Кинаном просто нужно было двигаться дальше. Видения Войны, как и пресловутое ясновидение Сорчи, не были однозначными, а зависели от обстоятельств.
И эти обстоятельства только что изменились.
Эйслинн проснулась к полудню совершенно одна в комнате Кинана. Ее одежда была сложена на оттоманке, которую кто-то придвинул к постели. На прикроватном столике стоял поднос с завтраком. Однако, до того как одеться и поесть, Эйслинн позвонила Сету. Дважды, но он не взял трубку.
Она набрала номер Кинана.
— Как ты? — были его первые слова, а голос звучал спокойно и дружелюбно, словно ничего и не произошло.
Эйслинн с облегчением вздохнула.
— Лучше. Мне лучше.
— Рядом с кроватью оставили завтрак, — осторожно проговорил Кинан. — Я приказал менять подносы каждые полчаса, чтобы еда не остыла.
— Я сама могу подогреть. Солнечным светом, забыл? — Эйслинн испытывала облегчение от того, что они могли поговорить, что между ними не было неловкости. — Где ты?
— В садах за городом. Здесь так красиво. Теперь они цветут.
— Так ты там потому, что…
— Просто хотел уделить им немного внимания. Проверить, как тут. — Его голос излучал потоки тепла. Такое доводилось услышать нечасто.
Эйслинн понимала всю глубину радости, которую испытывал Кинан, видя, как благоденствует земля, но разделяла эту радость в меньшей степени. Она знала почти два десятка лет жестокого мороза; знала, как он свирепствовал веками, и чувствовала вину за то, что не могла положить ему конец. Эта правда оказалась для нее откровением.
— Ты ходишь туда, пока я в школе, да?
— В сады? Нет, не всегда. — По голосу чувствовалось, что он что-то недоговаривает.
— Но в подобные места. — Эйслинн сняла крышку с тарелки. Еда не остыла, но и не была горячей. Кончиками пальцев Эйслинн подогрела содержимое тарелки.
— Да.
— Почему ты мне не говорил? — Она откусила кусочек омлета со шпинатом, сыром и помидорами — одно из ее любимых блюд.
— Предпочитаю справляться сам. Не хотел обижать тебя и говорить, что твое присутствие там излишне.
Эйслинн помолчала, не в силах сказать, что ее задели эти слова.
— Почему?
Кинан ответил не сразу, а когда заговорил, голос звучал немного неуверенно:
— Когда я был связан, то видел эти сады, деревья, пытающиеся противостоять морозу, поля, чудом дававшие пищу смертным и животным. Я пытался. Капелька солнечного света. Немного, но хоть что-то. Теперь я могу больше.
— Однажды и я могла бы помочь.
— Возможно. Но сейчас, я не… это личное. Я делился этим лишь с одним человеком.
— С Донией.
— Да, — признался Кинан. — В первый раз, когда я привел ее туда, она была смертной. Потом я звал ее в некоторые из этих мест, если хотел поговорить, но не рассказывал ей, почему туда хожу… Сегодня я был у нее. Мы поговорили.
— И?
— Собираемся во всем разобраться. Будем стараться сладить с притяжением между нами. Со всем этим можно справиться. Просто нельзя забываться.
— Мне жаль.
— Как бы мы ни поступили, это будет обоюдное решение. Я надеялся, что наша с тобой дружба укрепится, что ты выберешь меня, но…
Эйслинн глубоко вздохнула и заговорила снова:
— Ты поможешь мне найти способ изменить Сета?
— Нет, — ответил Кинан, а потом немного помолчал. — Мы все еще учимся, Эйслинн. Приближение первого в нашей жизни лета опьяняет. И тебе, и ему станет легче.
— Обещаешь? — Она закусила губу.
— И мы станем сильнее.
— Иди, занимайся садом. А я постараюсь дозвониться до Сета.
— Скажи ему, что я тоже сожалею… о той цене, которую приходится платить. Я устал давить на тебя, — добавил Кинан. — Лето — это страсть, Эйслинн. Такова наша природа. Раздели свою страсть с ним, а я буду наслаждаться своим временем с Дон.
Эйслинн повесила трубку и улыбнулась. Даже принимая во внимание давление, которое неизбежно оказывало надвигающееся лето, они смогут справиться, раз теперь они с Кинаном пришли к соглашению.
Эйслинн поела, оделась и вышла из спальни. Ей необходимо было разыскать Сета и все уладить, но стоило ей войти в парк, она в ужасе застыла на месте.
Летние девушки все были в крови, с переломанными руками и ногами. Их душили собственные лозы. Рябинники горели в огне. Эобил в фонтане превратилась в застывшую фигуру. Рот ее был открыт в беззвучном крике. В воздухе стелился дым от уничтоженных деревьев и тел рябинников. Эйслинн чувствовала привкус дыма. Пепел устилал землю, словно серый снег.
Женщина с вороньими перьями вместо волос бродила посреди этого бедлама. Резной костяной нож висел в ножнах на бедре, белый цвет резко контрастировал с серыми камуфляжными штанами. Лохмотья черного плаща, влажного от свежей крови, развевались при ходьбе. Эйслинн удивилась, увидев плащ поверх военной амуниции, но потом поняла, что это вовсе не плащ: волосы-перья женщины струились по спине и, казалось, образуют плотные крылья.
— Красивые картинки, и все — для тебя, — сказала фейри. Она провела перед собой рукой. На ее руки вайдой, пеплом и кровью были нанесены необычные узоры.
Эйслинн взглянула на своих фейри. Еще несколько месяцев назад ей казалось, что она их ненавидит; иногда она по-прежнему их побаивалась. Но теперь она ощущала не ненависть и не страх: ею овладели ужас и горе.
Фейри обвила рукой ее талию.
— Красивые картинки для всех нас.
— Что ты наделала? — прошептала Эйслинн.
Трейси танцевала, но рука ее была вывернута под неестественным углом, словно ее вырвали из сустава.
Эйслинн оттолкнула девушку-ворона.
— Что ты сделала с моими фейри?
