— Кроме одного. Не требую, а умоляю.
— И есть различие?
— А кто я такой, чтобы чего-то требовать от вас? Я просто пришёл к вам, как изгнанник к изгнаннику, чтобы поговорить о том, что важно и для вас, и для меня.
— О чем же?
— О благополучии Квайра. Как это ни занятно.
— Но вы же не станете отрицать моих прав на престол!
— Нет, царственный кор. По-моему, вы более достойны престола, чем ваш покойный брат.
Опять он нерадостно засмеялся.
— Хотите сказать, что я-то знаю своего отца? Не уверен. Все это мелочи, биил Бэрсар. Любой квайрский мужик имеет ровно столько же прав на квайрскую корону. И тем не менее, для всех очевидно именно моё право.
— Я сожалею об этом, царственный кор.
Он нахмурился.
— Это звучит оскорбительно, биил Бэрсар! Я настолько глуп и бездарен? Погряз в пороках?
— Простите ради бога, царственный кор! Я вовсе не хотел вас оскорбить! Я просто неточно выразился: я сожалею о том, что человек, столь достойный престола, не может сейчас воспользоваться своим правом, не погубив страну.
— А это ещё оскорбительней!
— Разве? Для времени благополучия и покоя я не пожелал бы себе иного государя. Но сейчас иное время, царственный кор! Или вы думаете, что Тибайен смирится с поражением?
— Тибайен тоже смертен.
— Вам его не достать. Его даже Огилу не достать, а в этом — вы уж простите! — он куда сильнее, чем вы.
— Единственные ваши слова, которые я могу принять без обиды! А всё-таки, биил Бэрсар, если я столь несостоятелен, как государь, почему ваш Калат так меня боится? Почему он подослал ко мне Эрафа… и вас?
— Потому, что вы можете победить, и это будет концом Квайра. Дело не в вас лично, царственный кор. Просто сейчас, чтобы выстоять, надо перевернуть весь Квайр. Перестроить армию, наладить торговлю, упорядочить налоги… выиграть войну. Нынче время жестокой чёрной работы.
— А если без обиняков: Калат — хороший правитель, я — нет?
— Откуда я могу это знать? Скажем иначе: Калат — проверенный правитель, вы… — я пожал плечами, и он усмехнулся. — Надеюсь, моя откровенность вас не обидела, царственный кор?
— Откровенность обижает только глупцов. Это единственное, в чём вы меня ещё не обвинили.
— И не обвиню. Не будь я столь уверен в вашем разуме, я не пришёл бы к вам.
— Калат нашёл бы другой способ меня убрать?
— Обезвредить, так точнее. Не думаю, чтобы он злоумышлял против вашей жизни.
— Да, сейчас это ему повредить. Ну, хорошо, биил Бэрсар, а если бы я пошёл на соглашение? В конце-концов я могу стать локихом, а он — остаться акихом?
— Отличный выход — будь он возможен. К сожалению, в такое время у страны должна быть одна голова. Вам пришлось бы опираться на две противоположные силы. Опора акиха — купцы, и они поддержат его во всем, ведь они любят сильную власть. А вам бы пришлось опереться на каларов…
— И если я не буду им угождать, то останусь без опоры, и аких меня проглотит?
— А вы позволите себя проглотить?
— Боюсь, что нет. В самом деле, глупо. А знаете, вы меня почти убедили!
— Почти, царственный кор?
— Почти. Ваши доводы могут быть безупречны, но желания всегда сильнее рассудка. Просто я не знаю, хочу ли я на самом деле власти. Я стоял близко к трону, чтобы верить, что локих чем-то правит. Государь — это кукла, а кукольник должен быть в тени.
— Вы были в тени.
— Да. И мне страшно превратится из кукольника в куклу. Брат был счастливее меня, он не понимал, что им управляют.
— Зачем же вам это?
— А зачем мне жизнь? Меня с детства готовили к трону. Не женился, потому что не мог взять жену царской крови, а недостойная стала бы помехой. Не нашёл друзей, потому что всякий друг может стать врагом, и нет врага страшней, чем бывший друг. С чем я останусь, если выйду из игры?
— А если просто подождать, царственный кор? Ведь вы умеете ждать.
Он усмехнулся.
— Дело не в умении, биил Бэрсар. Ещё месяц — и мне придётся просить милостыню. Вы забыли, что заставили меня бежать прямо из армии? Видите, — он показал мне свои тонкие пальцы, на которых уже не было ни одного кольца.
— Я готов просить у вас прощения, царственный кор, но может быть, я смогу что-то… исправить?
— Только не это! — сказал он с отвращением. — От Калата я ничего не приму!
— А от Квайра?
— Не надо золотить топор и серебрить плаху! Калат — это сейчас и значит «Квайр»!
— Правитель никогда не равнозначен стране. Вы слишком возвеличиваете акиха. Мне безразлично, кому в конце концов достанется власть. Мне важно только, чтобы страна была жива. И если благополучие Квайра требует, чтобы вы на время устранились от борьбы, то справедливость требует, чтобы вам предоставили возможность это сделать. Думаю, вы вправе поставить такое условие… Квайру.
Он улыбнулся — горько и насмешливо.
— Вот настолько вы меня презираете?
— Нет, царственный кор, — ответил я искренне. — Прежде я хуже думал о вас.
Он надолго задумался, глядя в оконную черноту, а я радовался, что Эраф сумел меня убедить. Кор Эслан заслужил, чтобы его спасли. Остаться человеком в клоаке продажнейшего из дворов…
Он вернулся. Опустил глаза и сказал:
— Хорошо. Я согласен. Если Калат вернёт мне доходы с моих поместий, я затяну дело с выборами… на сколько понадобится.
— Спасибо, царственный кор!
— Не за что, — сказал он угрюмо. — Признаться вам?..
— Я знаю, царственный кор. Только ради этого соглашения вы и соизволили меня принять. Правда, вы рассчитывали на большее. Вы позволите мне удалиться?
Эслан улыбнулся и протянул мне свою красивую руку — без перстней.
Вот я и научился находить дорогу в лесу. Правда, это знакомая дорога, много раз я по ней проезжал, но без Эргиса — впервые.
Мне очень не хватало Эргиса. Не как няньки или поводыря — всё-таки он чему-то меня научил — просто мне очень его не хватало. Но Эргис был нужен в лесу, где ещё не достроена наша лесная база. Тёплая осень и так выручает нас: мы много успели, но осталось тоже немало, и на счёту каждый день, пока не пошли дожди…
Путь был долог, спутник мой молчалив; впрочем, и я неразговорчив в лесу — лес неуютен, враждебен, в любую минуту он может бессмысленно оборвать твою жизнь — и что тогда будет со всем, что ты начал и что ты задумал? Только с Эргисом мне не страшно в лесу: он сам — часть леса, надёжный посредник между нами, и только Эргис унимает мою тревогу — реакцию горожанина на извечное, нечеловеческое, чужое.
Посланец Асага был тоже горожанин.
Мы с ним почти что и не говорили. Я взял записку — грязный клок бумаги с единственным корявым словом: «приезжай» — и задал несколько вопросов. Бессмысленные для непосвящённых, но он ответил как надо, и я велел седлать коней.
