Вот так. Потому что без богатырей Владимир-2 жалок и беспомощен. Стоило Илье ненадолго отлучиться (выгнал его князь, послушавшись наветов «бояр косопузых») – и Киев-град уже оккупировало Идолище поганое…
Илья, переодевшись для конспирации каликою перехожим (им везде ходить не возбраняется), проникает в город. Там он является в палаты белокаменные, призывает «во всю голову», «криком богатырскиим» побежденного князя и просит у него милостыню Христа ради, для Ильи Муромца.
Князь открывает «окошечко косящато» и жалобно говорит:
Уж ты гой еси, калика перехожая,
Перехожая калика, переброжая!
Я живу-то все, калика, не по-прежнему,
Не по-прежнему живу, не по-досельному:
Я не смею подать милостинки все спасеною;
Не дает-то ведь царище все Идолище
Поминать-то он Христа, царя небесного,
Во-вторых-то поминать да Илью Муромца.
Я живу-то князь – лишился я палат
белокаменных;
Ай живет у меня поганое Идолище
Во моих-то во палатах белокаменных;
Я варю-то на его, все живу поваром,
Подношу-то я татарину все кушанье…
И утирает слезы, должно быть, грязным белым фартуком… И выходит на улицу, поправляя поварской колпак…
(Ох, не забывали русские мужики, как их светлые князья в Орде перед ханами-то кувыркались…)
…Богатырское сердце отходчиво. «Калика» называет свое настоящее имя.
Ведь тут падал Владимир во резвы ноги:
«Ты прости, прости, Илья, ты виноватого!»
Конечно, разобрался великодушный Илья с оккупантами по-своему – Идолище вылетело из палат, проломив собой стену белокаменную, а с остальными тоже разговор короткий был – улочки, переулочки…
«Если трус – значит, и жадина», – говорит героиня хорошего детского рассказа. Все правильно. Стоит кому-нибудь на княжеском пиру легкомысленно похвалиться своим богатством, как Красное Солнышко тут же, не вставая из-за стола, посылает к хвастуну рейдерскую бригаду, наказывая «описать» все имущество – то есть отнять к нему в казну. Кстати, «описать имущество» – очень даже современный юридический термин. Долгонько живет!
Может Владимир-2 ограбить гостя, а может и в погреб посадить – чуть миновала беда, наглеет «ласковый» князь, сразу власть показывает… До новой напасти.
Ну уж и сказитель не упустит случая подковырнуть киевского владыку. Когда Илья демонстрирует публике плененного Соловья, а тот пускает в ход свой убийственный свист, то
…Владимир князь-то стольнокиевский,
Куньей шубонькой он укрывается…
Есть и погрубей извод: прохватил со страху понос Красное Солнышко…
Несчастлив бедняга и в семейной жизни. То его Апраксия на глазах у супруга обнимается с Идолищем, то милуется с Тугарином-Змеем. Сдается, и Алеша Попович тут преуспел, не говоря уже про неотразимого красавчика Чурилу Пленковича…
Не щадят былинники речистые Владимира Красное Солнышко! Обливают грязью светлый его образ! Подкуплены золотом заморским, не иначе!
Ну и зачем, спрашивается, нужен такой владыка – жалкий трус, жадный дурак, жестокий самодур и убогий рогоносец? В «богатырских» мультфильмах он и то симпатичнее!
Нужен все-таки, пес окаянный. Как государственный символ. Чтобы все не развалилось. Не князя уважают, а стол-престол его. Дорожат централизованной властью. Авось, на смену дураку когда-то и приличный человек придет…
На этом «авось» все у нас и держится.
Былинный Владимир-2 – пример того, как русский народ относится к власти: признавать, так и быть, признает, а все-таки презирает… На крайний случай – анекдоты сочиняет. Не уважает.
Хоть мы и прогнали Орду, но порядки-то ордынские никуда не делись…
… – Давай я тебя в рюкзаке повезу, – предложил Костя. – Он ведь почти пустой… А Кузьма-Демьян будет нас по ночам догонять.
– Нет, – сказал Колобок. – И не проси. Нечего нам там делать. Слово мое мудрое в былинном мире веса не имеет. Меня тут вроде бы и нет. Те, кто воображения лишен, и вовсе видят пустое место. Ну что я на пиру, среди блюд и тарелок, забыл? И как ты меня князеньке представишь? «Вован, это Колобок. Колобок, это Вован»? А филину в городе и вовсе не житье: мальчишки с пращами, пьяные лучники…
– А как я там без тебя? – растерялся Жихарев.
– Так ты же стал совсем самостоятельный, – сказал Колобок. – Пора своим умом жить. К тому же ты теперь герой-змееборец…
– Ну да, герой, – пробурчал Костя. – Герои верхами поедут, а не на телеге с подарками…
– Ты свой боевой трофей стережешь, а не просто так катаешься. А конем богатырским тебя сам князь должен пожаловать. Если, конечно, не зажилит…
То же самое толковал Косте и Добрыня. Как сговорились.
Но, если подумать, то на телеге тоже неплохо. А то ведь за несколько дней в седле без привычки все у себя сотрешь да отобьешь так, что и за княжеский стол не присядешь – придется с тарелочкой стоять а-ля фуршет!
Все равно оставаться без поддержки было страшновато. В прошлый-то раз вон как худо все обернулось!
– Я же не знаю, как себя на пирах ведут, – сказал Жихарев. – Опять сто пудов накосячу. В какой руке нож держать, в какой вилку…
– Ерунда, – сказал Колобок. – В скатерть не сморкайся, и сойдешь за воспитанного мальчика. Но, главное, не пей ни вина, ни меда. Присмотри жбанчик с квасом, и оттуда ковшиком черпай. А потом на тебя и внимания обращать не будут…
– Это почему?
– Да уж знаю я ихние пиршества…
…Ходит по земле голодная стайка первобытных людей. Корешки выкапывает, жуками не брезгует. И вдруг – удача! Увидели оленя, подкрались, кто-то бросил копье с каменным наконечником и попал! А потом еще кабанчика завалили!
Разводят костер, начинают пировать. От пуза, через «не могу». Потому что когда-то еще так повезет! И солить-коптить пока не умеют… Не пропадать же добру!
Но в еде соблюдают порядок. Лучший кусок вождю и шаману. Они и сидят на почетном месте, поближе к огню. А уж остальным мясом вождь сам распорядится – по старшинству ли, по заслугам…
Ходит по кругу гриб-мухомор: спиртного-то еще нету, а одуреть хочется.
А потом начинают врать друг другу, какой огромный был олень, кто его первый заметил, какие клычищи у кабана… В прошлый-то раз поменьше были! Кто-то песню про вкусного шерстистого носорога затянул, другие подхватили…
Так и повелось.
Пируют эллинские боги на Олимпе, а внизу поднимают здравицы земные герои и владыки. Вспоминают битвы и охоты. Хвастаются. Ссорятся. Рукоприкладствуют. Слушают странствующего певца-рапсода.