— Спасибо за понимание, — промямлил господин редактор. — И… И держите меня в курсе.
— Обязательно, — пообещал я и отключился.
Закончив разговор с Холобыстиным, трубку прятать не стал и сразу позвонил Серёге Белову. Однако сходу связаться не получилось, мобильный телефон главного опера городских Молотобойцев оказался занят. Прекрасно понимая, что телефон столь важной шишки может быть занят надолго, набрал номер штаб-квартиры. Линия у них многоканальная, тут не промажешь. После того, как соединение произошло, милая девушка-оператор проинформировала меня:
— Вы позвонили по номеру Городского филиала неправительственной общественной организации «Благоденствие без границ».
Я отвесил комплимент:
— У вас приятный голос. — И произнёс пароль: — Меч и объятия.
— Переключаю, — сказала девушка.
— Спасибо, душечка, — успел вставить я.
А уже через секунду на том конце раздался усталый, но по-военному чёткий голос:
— Оперативный дежурный Городского Поста кондотьеров Предельного съезда сыновей седьмого сына третий лейтенант Прокофьев. Слушаю вас.
— Егор Тугарин говорит, — представился я.
После небольшой паузы третий лейтенант уточнил:
— Тот, который дракон?
— Тот самый.
— Приветствую вас, господин Тугарин. Могу чем-нибудь помочь?
— Можешь, лейтенант. У меня срочная информация для Белова. Будь добр, соедини.
— Прошу прощения, но в данный момент это невозможно.
— Это как так? Почему?
— Полковника нет на месте.
— Это плохо. — Я на секунду задумался. — Тогда на зама его, на Харитонова.
— И Харитонова нет, — ответил третий лейтенант, после чего, поколебавшись некоторое время, объяснил: — У нас тут на рассвете кризисная ситуация приключилось второй категории, все сотрудники задействованы в оперативно-розыскных мероприятиях. В конторе, кроме меня и уборщицы, никого.
Накладка вышла, раздосадовано подумал я. Райком закрыт, все ушли на фронт.
Но уже в следующую секунду нашёлся:
— Послушай, Прокофьев, а как насчёт оперативной связи по полевому варианту? Быть такого не может, чтобы не было.
— Оперативная? Оперативная есть, — произнёс дежурный таким тоном, что я сразу понял: связь-то есть, только не про мою честь.
Не стал я качать права, и в истерику впадать не стал, поступил мудрее. Очень спокойно, но так чтобы господин третий лейтенант всё-таки моей заботой проникся, объяснил:
— Понимаю, что парни не на пикник выехали, верю, что запарка у вас конкретная, но послушай, лейтенант, информация у меня действительно серьёзная. И срочная. Я не мальчик с мелким делом соваться. Поверь, далеко я не мальчик. Так что сам прикинь. Завернёшь сейчас меня, потом крайним окажешься. Оно тебе надо? Думаю, вряд ли. Поэтому сделай так, чтобы кто-нибудь из этих двоих вышел на меня в ближайшее время. Лады?
Мой уверенный тон и лукавые аргументы возымели действие.
— Хорошо, господин Тугарин, — выдержав короткую паузу, сказал дежурный. — Сделаю всё, что в моих силах.
Я не успел его поблагодарить, пошли короткие гудки. Сунув трубу во внутренний карман куртки, я глянул на часы. «Командирские» показывали восемь двадцать семь. Пора, подумал я, хлопнул ободряюще себя по коленям и, прихватив мешок, пошёл за Фифой.
Подозревал, что будет круто, но такого эффекта, признаться, не ожидал. Оторвалось моя сиротка, что говорится, по полной программе. Во всех комнатах царил жуткий кавардак, и ни что уже не напоминало о былом ремонте. Стены покрывали пятна жирной копоти, натяжные потолки были изодраны, люстры превращены в хрустальную пыль, шторы и занавески разорваны на лоскуты. И это ещё не всё. В гипсокартоне зияли сквозные дыры, а паркет обезображивали такие глубокие борозды, будто какой-то упорный крестьянин его безотвальным плугом весь день распахивал. О мебели и говорить нечего: дрова, клочья, пух. Стеклопакеты на окнах порушены и не подлежат восстановлению, а на одном окне раму Фифа вообще выдрала с корнем, и через зияющий пролом в квартиру теперь врывался дождь и хлёсткий ветер.
Хозяина я нашёл в дальней комнате. Он сидел на изуродованном, усыпанном мелким мусором, полу и раскачивался в такт тому гнусному скрипу, что издавала повисшая на одной петле межкомнатная дверь. Выглядел он нехорошо. Выглядел так, будто побывал под мельничными жерновами. На его побелевшем лице играла жалкая улыбка растерянности и безнадёги, а безумный взгляд был устремлён в невидимую стороннему наблюдателю туманную даль. Подойдя к несчастному поближе, я продекламировал с выражением:
— J'ai vu l'ombre d'un cocher, qui avec l'ombre d'une brosse frottait l'ombre d'une carrosse. — После чего на всякий случай спросил: — Понимаешь по-французски?
Он никак не отреагировал, тогда я перевёл:
— Я видел тень кучера, которая тенью щётки чистила тень кареты. Правда, красиво? Да?
Он вновь промолчал.
Ему не хотелось говорить.
Ему вообще ничего не хотелось, ничегошеньки.
О чём он думает? — прикинул я. И так решил: ни о чём не думает. Даже о том, что это сейчас тут произошло такое, не думает. Лишь ощущает странное. Ощущает, что вот топал он весь такой уверенный в себе по столбовой дороге жизни и вдруг сорвался нежданно-негаданно с крутого обрыва. И теперь летит стремительно в мрачную бездну, оглушённый хаосом и гулом неведомой стихии.
Присев рядом на корточки, я запанибратски похлопал его по плечу:
— Эй, морячок. Ты чего раскис? Испугался, что ли? Да? Так это ты зря. Нашёл чего пугаться. — Я снял с его разодранного халата шматок дорогих шелковистых обоев, откинул его в сторону и объяснил: — Причина твоего нынешнего страха, морячок, лежит в области исключительно видимых проявлений. А это пустяк. Ей-ей, пустяк. Закрыл глаза и вот уже нестрашно, и вот ты уже в домике. Куда как страшнее, когда причина страха не проявлена, когда она в тебе самом. Вот это вот настоящий ужас. Ты уж, поверь, я на этих делах собаку съел, я в этом плане уже почти кореец. Кстати, о собаках. Зря ты пса вчера ударил. Не делай так больше. Не будешь?
Мордоворот, не поднимая взгляда, мотнул головой, дескать, нет, не буду.
— Вот и молодец, — одобрил я его ответ — А стариков-детей-женщин обижать будешь?
Он вновь мотнул головой и так энергично, что верилось — даже ромашку в чистом поле теперь не сорвёт.
— Вот и умница, — похвалил я. Поднялся и напутствовал на прощание: — Живи, морячок. Живи, цвети, как у нас говорится, и пахни. Только делай это всё, пожалуйста, без нахрапа. Нахрап, поверь, ничего в этом мире не решает. Абсолютно ничего. Рано или поздно, жизнь распихивает всё и всех по своим местам. А упрёшься тупым рогом, хлебнёшь по верхнюю планку. И никто тебя тогда не спасёт. Никто. Это всё, что я хотел сказать.
