– Довольно! Сражение ВСД семьсот миллиардов триста девяносто семь миллионов четыреста пять тысяч двести семьдесят два закончено!..
Выкрикивал эти устрашающие цифры карлик, который должен был казаться мизинчатым карликам великаном, ибо он был ростом до колена взрослого человека. Карлик этот оказывается всё время сидел на лестнице, что поднималась у стены, возле которой кипело сражение. Всё время карлик сидел недвижимым, и потому Алёша вначале принял его за каменное изваяние. Однако теперь карлик вскочил во весь свой полуметровый рост и стремительно замахал ручонками – откуда–то сверху на карлика грянул луч мутного света и Алёша смог разглядеть его лицо – более явное нежели у мизинчатых, оно было отвратительно – словно бы восковую фигурку подержали над огнём – черты оплыли, но проступало что–то невнятное. Одет этот карлик был в запачканное кровью рваньё, а лоб его пересекала изодранная тёмная полоска.
– Довольно, довольно! – повторил он, хотя и ещё и при самом первом «довольно» сражение остановилось. – Все выжившие удостаиваются чести перейти на второй уровень!..
Что тут началось – как визжали те мизинчатые, которые ещё оставались на поле, как подпрыгивали, как вертелись, визжали. И тут карлик принялся стремительно нагибаться и выхватывать мизинчатых. как только ставил на лестницу – они становились одного с ним роста, хватали сваленные там же чёрные, изодранные повязки и с теми же восторженными воплями уносились вверх. Карлик утомился нагибаться, а потому, чтобы скорее закончить, хватал оставшихся горстями, и когда кидал на лестницу – некоторые не удерживались там, падали обратно, давили стоящих внизу – те разбивались на мельчайшие фигурки – их тащили в мешках к ямам… Наконец поле опустело, остался один только карлик второго уровня, он через всю пещеру, через весь мир суетящихся мизинчатых подобострастно раскланивался Алёшиной голове, и пропищал:
– Не угодно ли вам пройти к нам?! Оставить этих ничтожеств?! Удостоить своим посещением второй уровень?!..
Однако ответить Алёша ничего не успел, потому что уже чувствовал на своём плече лёгкую, теплом объемлющую ручку Оли – она несла его обратно, в повозку…
* * *
Ещё не рассеялись образы Мёртвого мира, ещё кланялся перед Алёшей уродливый карлик, а он уже перехватил эту тонкую, теплом веющую ручку и истово принялся её целовать:
– Оля, помоги!..
– Я здесь, Алёша – здесь…
– Оля – ты только скажи – ты ведь так надо мною и сидела, и ладонь у меня на лбу держала? Так ведь было, да?..
– Да… – я всё почувствовала. Почувствовала, бедненький ты мой, что плохо там тебе – вот и попыталась помочь, извини меня…
И тут закричал ямщик (голос его по прежнему еле–еле прорывался через грохот бури):
– Быстрее! Быстрее! Уйдем от них! Но–но!
– Что случилось то? – Алеша вскочил и подбежал к заднему оконцу.
– Кажется на нас напали, – отвечала Оля.
Алеша замер, вглядываясь: позади стремительно закручивались темнейшие вихри, визжали, складывались в распахнутые, силящиеся поглотить повозку, чудовищные глотки; помимо этого ещё можно было разглядеть отскакивающие назад стволы деревьев, однако ж они были настолько размыты снежной круговертью, что представлялись скорее стенами некой мрачнейшей галереи, где разворачивалось тёмное, непонятное ещё действо.
Алёша видел и фигуры охранников, которые на конях своих, буквально облепили повозку, и не понятно было только, как это в эдакой тесноте умудрялись не сталкиваться с нею.
И вот – Алёша увидел! – позади охранников, на самом пределе клубящейся, беспрерывно меняющейся видимости из мрака вылетели, и медленно стали приближаться чёрные фигуры – вначале юноше показалось, что – это чудовищные порожденья ночи, но фигуры медленно настигали – и уже можно было различить, что всадники – люди. То были здоровые мужики, и каждый сжимал в одной руке пронзительно трепещущий, выгибающийся факел, в другой – массивный клинок. Ветер подхватывал их крики, и, словно иглами ледяными пронзал повозку:
– Стой!!! Все равно не уйдешь!
– Разбойники! – Алеша отпрянул от окна, и тут же его место занял Ярослав – начал возбуждённо комментировать:
– Настигают нас! Да, не уйти нашим лошадям от разбойников, разбойничьи то лошади налегке скачут, а наши еще повозку тащат…
Слышны были удары кнута которые сыпал ямщик на спины лошадок, теперь он не кричал ничего…
Братья–охранники испуганно переглядывались, а потом один из вскочил, и –оттолкнув Ярослава, занял место мальчика у окошка:
– И правда ведь – настигают!.. Эх, сколько же их… Эх, много–много! Вон ещё один появился!.. Ещё двое!.. Да их словно этот мрак один за другим порождает, нет им счёта!.. Ну же, хлопцы, задайте им… Отгоните…
И охранник срывающимся от волнения голосом принялся выкрикивать о том, что происходило. Из его беспорядочных выкриков можно было понять, что столкновение произошло, и что разбойники проявляют необычайную ловкость, что наваливаются сразу с двух сторон, и пока воин отбивается от одного – второй уже наносит смертельный удар. И он с такой мукой, будто из него вырывали части тела, выкрикивал, кого теперь зарубили, кто пал с коня, и тут же был поглощён мраком. Вот со страдальческим ликом резко развернулся, вскрикнул:
– Андрея–стрельца зарубили!
– Да быть того не может! – вскрикнул второй брат, и вскочил с лавки, тоже бросился к окну.
А Свист ещё до того как был разбужен Алёша – издал свой коронный, оглушающий свист, от которого у всех кто был в повозке зазвенело в ушах, и именно то после этого свиста и началось преследование разбойниками. За свою выходку Свист получил удар – у него была разбита губа, и, если бы не мольба Оли – он получил бы ещё не один удар за свою выходу. Однако, после этого свиста он замер – сидел словно статуя, и не только не сплёвывал накапливающуюся во рту кровь, но, казалось – совсем не дышал. С этими стремительно завихрившимися событиями про него забыли – и что, право – сидит и сидит, ведь скованный же – какая от него может быть опасность…
События внутри повозки вдруг понеслись с ужасающей быстротой: братья теснились у окна, всё переживали за Андрея–стрельца за иных гибнущих своих друзей, а тут Свист вдруг вскочил, и оказалось, что кандалы и на руках и на ногах уже раскрыты! – он беззвучной, но массивной тенью метнулся на них сзади – растопырил свои ручищи, хотел столкнуть их головами; однако из под скамьи метнулся Жар и на лету вцепился ему в ногу. Тут же брызнула кровь, затрещала кость – раздался мучительный стон, но стонал не Свист – Оля стонала; прижалась к Алёше, зарыдала, и слышалось:
