— Ладно, отвечу: никто. Я, когда вам про Хозяйку байки рассказывала, знала, что во время первой осады Белой Горы, Ерошкины вояки подкопы усердно пытались рыть. Гора им отвечала затоплением. Там даже болота образовывались. Закончилась вода — потопы высохли. Это Родители Небесные, не особо в воинском искусстве сведущие, уговорили Духа Земли, во власти которого подземные источники находятся, устроить так, чтобы при копании Гора водой отвечала. А здесь целый котлован в считанные дни соорудили. Вот Гора по старой памяти водой и ответила. Закончились подземные запасы, вода в свои недра опять и вернулась. А я просто пошутила с вами, господа. Ну всё! Больше вопросы не принимаются. Сестрички! Ваша пора игры играть!
Сестрички поиграли. Арестантов словно и не бывало.
— Дышится без них легче. Они же ещё и с керосиновым душком — тонкий нюх Собаки с самого начала был возмущён таким запахом в гостиной.
— Я их специально в нефтепродукте велела от паразитов помыть: они сами — паразиты в своих странах и во Времени. Мечтали овладеть всеми богатствами мира — золоую плиту мы им напоследок показали. Запах нефти — самый лучший для Лысых парфюм. — Лилия устала за последние дни. Надо было скорее завершать Чумскую часть программы…
***
В одной из многочисленных комнат возник переполох. Красные кафтаны выволокли отчаянно сопротивляющегося человека.
— Как службу несёте, — возмутился Атаман. – Сказано было все покои обыскать, а всех, кто в дверь постучит задерживать для объяснений чего им тут за надобность!
— Чем хочешь, поклянёмся! Не было его! Словно из воздуха сотворился! — в голос оправдывались служаки.
— Кто такой? – Сурово и коротко спросил Фируз.
— Где Магистр? Что за сволочь у него за столом сидит? Я — Великий Гроссмейстер Ложи — Пьер Анри Жан де Лафонтен! Ложа — это я. Из-за бездарности своих подчинённых вынужден был явиться в этот дикий город, чтобы на месте исправить ошибки Магистра!
— Так это ты, брат Петер, в Институте хозяйничаешь в последнее время? Там временно исполняющий мои обязанности, говорят, завёл ся? — поинтересовалась Лилия.
— Я известен там, как Пётр Петрович Петров. Занимал пост до выяснения обстоятельств отсутствия Лилии Чистозерсекой.
— Совсем за дураков нас не держи! А то не знал, куда это Чистозерская исчезла ни с того ни с сего. Братья уже получили своё. Осталось с тобой разобраться.
— Ошибаетесь, господа! В пути кнехты Ложи. Посмотрим, как вы с ними справитесь. Жаль, они немного запаздывают: опыт перемещения такой массы живого материала у нас отсутствует. Что ж, я и без них скажу своё последнее и решающее слово!
Петер-Пётр схватил, небрежно прислонённую к одной из колонн снайперскую винтовку, и успел сделать несколько выстрелов прямо в грудь Лилии. Секира Агафьи опустилась на голову стрелка. Фируз, по обычаю сидевший за столом напротив жены, ничем не мог воспрепятствовать столь неожиданному нападению.
Но, ни одна пуля не достигла цели: могучая грудь Прохора закрыла цель Гроссмейстеру.
— Дурак! Что ты сделал! — резко крикнула Лилия.
Сознание ещё не покинуло Прохора.
— Я тебе, тётенька Лилия, медных денежек задолжал: вот должок мой отработал. Прости, на серебро не взошёл. — Сказал воин. На том и жизнь его прервалась.
— Мать вашу! — Вскричал Ерофей. — Велено же было оружие прибрать.
— Так какое это оружие? Лук, пищаль, али секира — это оружие. Игрушка эта несерьёзная. Одно слово пукалка. — Попытался оправдаться детина, ещё недавно сидевший с этим «не оружием» в тайной каморке над камином.
— А парня насмерть убила. — Возмущаться Атаман.
— Молчать всем! Все лишние — прочь от тела! Корнет! Ты со всяким металлом дружишь. Сможешь пули извлечь?
— Дело нехитрое, Принцесса. А далее что?
— Пули живо убирай!
— Блюдечко какое-нибудь приготовьте. И тело мёртвое прочь уберите: мешать будет.
Корнет подошёл. Протянул, едва не касаясь груди Прохора, руку, заговорил, спокойно, упрашивая:
— Пчёлки, пчёлки! Полетали и довольно. Зачем в груди молодой застряли? На волю вам пора. Выходите, я вас привечу.
В полураскрытую ладонь Оболенского со звуком, и впрямь похожим на жужжание пчёл, стали из кровавых пятен на Прошкином кафтане один за другим вылетать странные сгустки. Один, два, три, четыре. Каждая «пчёлка», нестерпимо больно жалила ладонь старика.
Четыре пульки успел выпустить Гроссмейстер.
Корнет разжал кулак и перелил расплавленный металл со своей ладони на блюдечко. Ладонь была сильно обожжена.
— Дайте льда кусочек. Вон в ведёрке с шампанским! А блюдечко прочь отсюда унесите и землёй присыпьте, чтобы связь этих смертельных пчёлок с Прошкой прервать.
Льда нашли. Смотрели с жалостью теперь на Корнета: одной руки вовсе нет, вторую расплавленными пулями сжёг.
Лилия выхватила острый нож из-за пояса близ стоящего Кафтана.
— Порешить себя с горя, что паренёк вместо неё погиб, хочет. — Пронёсся испуганный шёпот.
Лилия вспорола край кафтана, рванула мокрую от крови ткань. Обнажилась могучая грудь.
— Господи! Да что же она удумала?
Женщина, не обращая на шепот и возгласы внимания, полоснула своё запястье острой сталью. Кровь потекла обильно. Лилия держала надрез так, чтобы капли падали на пулевые отверстия. Кровь капала на раны и тут же с шипением впитывалась. С каждой каплей раны затягивались. Вот уже на лице Прохора проявился лёгкий болезненный румянец. Вот первый слабый вздох, второй…дыхание стало ровным, хотя и слабым. Прохор открыл глаза!
— Мы на том свете? Он всех порешил? Так говорили, зарядов в этой хреновине совсем не много. Как он ухитрился?
— Молчи болван! Силы береги! Натворил дел, теперь другим расхлёбывать! Такой же дурень, как когда в палатку ко мне заявился. Ни ума, ни фантазии. Какого рожна под пули полез?
— Сама знаешь: всю жизнь должником твоим был.
— Рассчитаться, стало быть, решил, одним махом? Опять дёшево ты меня ценишь! На ноги поставлю — в верной службе твой расчёт будет состоять.
Сей глупый расчёт не принимаю: бесполезен он был: меня, после Ерошкиной стрелы в сердце и воскрешения в Золотой Усыпальнице, нельзя убить: Была уже мёртвой. Потому и глаза открыл, что бессмертной кровью с тобой поделилась. Так что, опять ты, Прошенька у меня в долгу.
Прохор уже не слышал последних слов Лилии. Не смог побороть слабости, и сознание оставило его. Но дышал парень ровно. И румянец на побледневших смертельной бледностью после выстрелов гроссмейстера щеках, обозначился ещё ярче.
— Грубая ты, Лилька, хамка истинная. Человек едва не преставился, а ты, как собака на него накинулась! — Над Лилией, склонившейся к впавшему в забытье Прохору, нависла могучая фигура Агафьи.
