Из укрытия открывался небольшой кусочек пространства. В него впрыгнула ящерица, завертела головой. Сзади на нее обрушилась коленчатая лапа с раздвоенным подобием костяных пальцев. Блохоног ударил ящерицу в затылок. Замелькали еще ноги. Товарищи охотника подоспели, сообразил кот. А дальше — обычная в таких случаях картина: блохоноги стали рвать живую еще тварь короткими передними лапами, запихивая кровавые куски в рот. Они жрали совершенно по-человечески. Саня закрыл глаза. От вида окровавленных ртов стало тошно.
Как сюда попал, кот и по сей момент точно не помнил. Арлекины искали проход в порубежной чаще. Местыря пустили вперед. Он клялся, что напал на свою собственную тропу. Верить ему особенно никто не верил, но перебежчик уж больно уверенно двигался, держа направление, на соседний граничный участок. Версты две прошли за ним по ровной, похожей на рукотворную, прогалине. Местырь исчез в зарослях, вынырнул обратно и заявил:
— Тут вам не пройти. Телеги застрянут.
Шак, не поверив на слово, сам пошел смотреть. Вернулся смурным и сказал, что придется делать крюк.
Все устали. За один день судьба накидала им столько каверз, что в пору было останавливаться хоть на болоте, хоть над пропастью, хоть на льдине.
По словам Местыря выходило, им осталось пройти совсем маленько и будет удобное место для ночлега. Мужчины посоветовались и решили поднапрячься еще чуть-чуть. Солька сидела безразличная ко всему. Ее сильно донимала пораненная бамбуком нога. Цыпа заартачилась. Шак подошел, погладил птицу по голове.
— Все устали, девочка. Потерпи еще немного.
— Шак, давай останемся тут? Мне не нравится этот человек.
— Как будто мне он нравится. Но без него до зимы будем плуать. Как только пройдем рубежную границу, мы от него избавимся.
— Обещаешь?
— Да, моя хорошая. Солька, ты как?
— Болит, — пожаловалась дриада.
Там, где стопу пропорол отросток бамбука, бугрилась синяя опухоль. Идти девушка не могла.
— Санька, — позвал Апостол, — присмотри за нашим проводником. Цыпка беспокоится.
Кот встал за Местырем. Тот шел пешим. Саня качался в седле. Они гуськом миновали заросли боярышника, прошли гнилой, заполненный вонючей жижей ухаб, выбрались на высокий противоположный откос.
— Туда, — Местырь указал в сторону открывшейся прогалины.
Саня пригляделся. Впереди нарядно мерцали в вечернем свете осины. Не осень еще вроде, а они рдели, трепеща на ветру листьями, будто зима на пороге.
В низине Шак последними словами объяснял, где он такие ухабы видел. Телегу перекосило. Местырь кинулся помогать, кот — следом.
Дальнейшее он помнил смутно. Телеги они вытащили и затолкали на косогор… Саня пошел по прогалине… Шак подсвистывал лошадям… сумерки сгустились до ночной темноты. Нарядные осины стали просто черным лесом. За ними открылось небольшое озерко с ровненькими берегами.
Кот обрадовался, крикнул своим, что вот он, привал, дождался, когда подойдут телеги, и…
Когда грянуло, и земля встала дыбом, Саня как раз спешивался. Дикая сила рванула его вверх под облака. Оттуда он увидел, что на берегу озера вырос столб из воды и земли. Кота крутило и несло. На какой-то момент померкло сознание, а когда глаза вновь стали видеть, а тело ощущать, он как-то сразу понял, что вынесло НАПРОЧЬ.
Ни солнца, ни луны, ни света, ни тьмы — одна зябкая сырость. Полет прекратился нечувствительно. Только вот летел, и тут же нашел себя в диком, влажном, как сочащаяся губка, лесу.
Будто с жару кинули в прорубь. Кожу, то, что под кожей, даже внутренности, а больше того — нервы обдало жгучим, почти непереносимым… Саня не мог найти определения, пока не догадался, что вернулись нормальные ощущения. То есть те, с которыми пробедовал всю жизнь. Он столько пробыл в немом пограничье, что успел подзабыть, каково чувствовать окружающий мир кожей. Нет, трава не шептала, речка песен не пела, птицы человеческими голосами не заговорили. А вот, что в лесу идет большая охота, он почувствовал всей шкурой, и с отвычки, заметался — куда бежать.
Пращур отвел, или шестое чувство подсказало: Саня юркнул в ближние кусты и плюхнулся на вонючую, утрамбованную и унавоженную зверем листву. А когда разглядел, кто тут охотится, вспомнил всех Чуров и Пращуров поименно. Победить в одиночку блохонога пока еще никому не удавалось. А уж от стаи, поди, всей деревней бы драпали, не чая спастись.
Дома на длинноногого людоеда рыли ловчие ямы. В сумеречном лесу их никто накопать не сподобился. Так что сиди, Санька, мелко трясись. Будешь дрожать крупно — заметят.
Все же ему сильно повезло. Заберись он в более мелкое укрывище, блохоноги бы его растоптали. А так доели ящера, утерли окровавленные рты передними лапами и подались восвояси. Для голодной оравы не маленькая дичина, между прочим, была на один зубок.
Земля перестала сотрясаться. Кот посидел еще немного и полез вон. Очень хотелось остаться и еще переждать. Да вдруг хозяин лежки вернется. Так ли еще удирать будешь. Кто оставил по себе непереносимый запах и когтистые следы, Санька не знал, и знать не хотел.
Двигаться приходилось осторожно, а по тому крайне медленно. В некоторых местах кот останавливался, подолгу нюхал воздух, пробовал даже языком, смотрел под ноги и, только разобравшись, кто тут кому дичь, а кто охотник, сворачивал, либо шел напролом.
В одном месте он счел за лучшее, схорониться в сухой, оставленной паводком промоине. Впереди продирался сквозь невысокий, но частый подлесок огромный зверь. Чудовище рычало и воняло совершенно уже ни на что не похожей вонью. Будто тряпок наелось, да они в утробе затлели. У Саньки заслезились глаза. Но тихо пересидел, отплевался и пошел своей дорогой.
Знать бы еще, куда та дорога выведет. Что оказался в почти родных пограничных Камишеру Дебрях, он сразу догадался. А дальше-то что? Ни севера, ни юга. Солнца нет. Где оно встает, где за горизонт спать уходит, ни хрена не понятно. На все про все два направления: верх — там небо, и низ — там жижа пополам с пиявками.
На поляну он вывалился внезапно. Шел, отводя в стороны частые, колючие ветки и вдруг схватил пятерней воздух. Хорошо еще, на поляне никто не поджидал, глотая слюни. Зато на самой середине стояло гигантское дерево. Ветки от ствола отходили на высоте Пелиноровой крепости. Но сие Саню не смутило. Когти-то на кой? Жаль, на ногах нет, так бы он в два раза быстрее взобрался. Но и своего хватило.
Нижняя ветка сама оказалась толщиной с доброе дерево. Саня улегся на нее, перевел дух и начал осматриваться. Кругом сколько хватало глаз, простирался лес. Кое-где живой зеленый ковер темнел провалами полян и целых полей. Слева наползала туча. Стоило поторопиться, иначе накроет окрестности непроницаемой пеленой. Справа — тот же лес, дальний край которого тонул в густой дымке. Можно топать наугад. Куда попадешь, одни Пращуры знают, а и они могут сплоховать.
За деревом пряталась вторая половина ойкумены. Саня опять вцепился когтями в ствол, переступая по трещинам и чещуйкам коры. Следующая ветка оказалась поуже — не разляжешься.
Оп-па! Солнца как не было, так и не высунулось. Вокруг серое прозрачное марево, а вдали замыкала горизонт памятная игольчатая радуга. Точно такую они наблюдали с Горютой в первый и последний Санькин пограничный рейд. Тогда сквозь нее проплывали разные картины. Горюта говорил, она и лица показывает.
Всполохи и разноцветное сияние рассыпались колючими лучами. В тумане переливались тонкие прозрачные иглы света. Искристая стена замыкала Дебри кольцом.
Куда ни направься, он рано или поздно выйдет к радуге. Что дальше? А что бы ни было. Другого-то пути все равно нет.
Только спустившись на первую ветку, Санька понял, как устал. У него болело практически все живое и даже, кажется, сапоги. Он не ел с утра — когда то утро было? — он не спал со вчерашнего… или с позавчерашнего. Внизу придется искать укрытие, опять мокнуть и шугаться каждого куста. На фига, спрашивается?
Пропустив ремень в рукав куртки, кот застегнул его вокруг толстого сучка, и растянулся во весь рост. Было жестко и прохладно. Хотелось пить, тащило в бок, есть хотелось — караул кричи…
Хорошо, что пристегнулся! Ноги висели над бездной. Спросонья Саня решил, что опять летит. Или его кто-то тащит? Руку выкрутило в плече. Другой рукой он нащупал жесткую кору, зацепил когтями, подтянулся и втащил себя обратно на насест.
Ночи тут не было, наверное. Глазам открылось то же сумрачное небо, очерченное по низу неправильным горизонтом. Слегка потряхивало в ознобе. И никакой летающей живности. Саня отметил про себя этот факт и порадовался — хоть что-то хорошее.
Спуск прошел мучительно медленно. У подножья встретила сырость и чувство опасности. Почто же ему пращуры крыльев не дали? Летать бы по небу… и звали бы его тогда не почтенным котом, а петухом драным.
