Ингвасил, разумеется, был самой колоритной фигурой. Здоровенного роста — и от этого сутулый — огненно-рыжий и лохматый, с ярко-голубыми глазами, он напоминал сказочного тролля, и Андрей очень удивился, узнав, что много лет назад это был знаменитый столичный финансист и аристократ. Откупиться от национализации он не успел, а служить узурпатору не пожелал и отправился в добровольное изгнание на север. Теперь это был знаток жемчужного промысла, уважаемый господин, который, благодаря старым связям и знанию трех языков сумел наладить контакты чуть ли не со всеми странами ойкумены, и теперь розовые и голубые жемчужины с Белых островом украшали короны государей и ожерелья знатных дам от Амье до Полуденных островов.
Остальные островитяне были не менее интересны. Светлокосая женщина, про фигуру которой Супесок высказался днем, оказалась танцовщицей государева балета, которую превратности судьбы заставили забыть о танцах — теперь она занималась сортировкой жемчуга, делая это с тем же изяществом, с которым выходила на сцену. Бывший мастер-златокузнец Ольт теперь починял сети, вздыхая о своей потерянной мастерской, а дородная дама, что сейчас раздавала хлеб на деревянном блюде и шпыняла детишек, которые возились под столом и то и дело норовили стащить кусок рыбы, до сих пор сохранила идеальную осанку дворянки.
Но самым интересным был, конечно, Дорох. Профессиональный революционер, он начинал свой путь еще при прежнем государе Луше — с тюрьмы особого режима для малолетних, и прошел пытки инквизиции, ссылки, Нервенскую каторгу, с которой почти не возвращались. Он славился тем, что организовал самый первый теракт против нового императора — подорвал карету Торна напротив здания Центрального столичного банка — был пойман, изуродован на дыбе и спасся только благодаря тому, что в столицу вошли амьенские войска. Теперь же, занимаясь штопкой порванных сетей, он вздыхал по молодости и бурному прошлому, и именно ему первому из местных жителей пришла в голову мысль об организации побега.
— А что, господин Андерс, — начал он, когда праздник подошел к середине, и народ начал расходиться компаниями для более приватных разговоров, — не думаешь ли ты о том, что местный климат вреден?
— На Юге, разумеется, он получше, — уклончиво ответил Андрей. Дорох подлил ему еще браги и промолвил:
— На Юге-то всяко лучше. Уж не рвануть ли вам, доктор, на юга с товарищем?
Андрей подумал о том, что этот человек с изувеченными пальцами и острым взглядом из-под косматых темных бровей вполне может быть провокатором, но решил, что даже если и так, то дальше их ссылать в самом деле некуда, и ответил:
— Ну, улететь на крыльях мы не можем, а плавать я не умею.
— Шутить изволите, доктор, — Дорох блаженно прищурился и вынул из кармана меховой жилетки небольшую деревянную трубку. — На крыльях не стоит, чай мы тут не духи небесные, а вот вплавь… В рыбацком поселке лодку найти не проблема.
— Не проблема, — согласился Андрей. — А зачем ты мне это предлагаешь?
Дорох усмехнулся и некоторое время пристально всматривался в лицо Андрея, словно сличал внешность доктора со словесным портретом в охранной ориентировке, а потом полез за шиворот и извлек складень на засаленном шнурке. Протянув образок Андрею, он сказал: — А ты посмотри.
Приняв складень, Андрей раскрыл его и увидел икону. Лик на ней был потерт и расцарапан, однако Андрей узнал себя. Узнал — и опустил руки, скользкий шнурок протек между пальцами, и складень завис в нескольких сантиметрах от пола. Не отводя пронизывающего взгляда, Дорох протянул руку и взял складень.
— Чудотворный, — пояснил он. — Я с ним в Нервене обретался, а Нервен такое место, откуда живыми не возвращаются. А я вернулся. И батогами меня били, и собаками травили, и в медоежью шкуру зашивали да к охотникам выпускали. Всякое было. А я вернулся. И как тебя увидел, так сразу признал.
Андрей смущенно опустил голову. Привыкай, ожил внутренний голос, ты тут уже двадцать лет как бог.
— И как мне тебя было не признать? — продолжал Дорох. — Я тебе в земляной яме молился, на кольях стоя, и ты меня вытащил. С Нервена бежал с товарищами, все остались болото гатить — а я спасся. Ты, Добрый Лекарник, не раз мне помогал, теперь и я тебе помогу.
— Я устал, — признался Андрей, — и не хочу больше никуда бегать.
— Если устал, то лучше отдыхать в других местах, — резонно заметил Дорох и не сдержал радостную улыбку во весь рот. — Эх, все ведь правильно! Если сам Заступник против этого урода, то недаром все было и недаром мы тут чалимся!
Андрею стало грустно — может быть, потому, что он был простым человеком, далеко не самым отважным и праведным, и решения его были небезукоризненны, и дела не отличались правильностью. Такое вот алогичное божество — наверняка очень подходящее для ссыльных и каторжников.
— Лодку я тебе найду, — продолжал Дорох. — Завтра мне на Большую землю ехать, так что заеду-ка я как бы невзначай на один лесной хуторок, Совиный угол называется. Там мой старый товарищ живет, он вас на первое время укроет. А дальше, как говорится, весь мир ваш.
— Спасибо тебе, Дорох, — искренне поблагодарил Андрей, чувствуя себя все больше и больше не в своей тарелке. Такая признательность со стороны совершенно незнакомого человека заставляла его ощущать слабость и несоответствие той великой роли, которую ему навязывали все сильнее и сильнее.
— Это я тебя благодарить должен, — серьезно произнес Дорох. — Если б не ты, давно бы мне сгинуть без покаяния.
Супесок, который с четверть часа назад расположился среди девушек и дам, развлекая их последними столичными сплетнями, теперь оставил общество прелестных рыбачек и присоединился к Андрею.
— Ну что, господа, — сказал он. — Бежим?
* * *
Неласковое северное лето подходило к концу. Небо становилось выше и обретало резкую насыщенную синеву, северный ветер усиливался, и косяки рыбы уходили прочь от Белых островов. Воздух пронизывали нервные крики чаек — птенцы становились на крыло. За это время Андрей не получил от Нессы ни строчки, и если раньше идея побега ему не нравилась, то теперь он окончательно укрепился в мысли о том, что нужно покинуть Белые острова как можно скорее.
Жива ли она вообще? На вопросы о письмах Виль только руками разводил — никакой почты на имя доктора Андерса не приходило, перлюстрировать ему было нечего. В газетах, привозимых с Большой земли, Андрей не находил никаких зацепок. У страха глаза велики — иногда ему начинало казаться, что Несса умерла, и, когда однажды северный ветер усилился и горизонт потемнел, некрасиво пузырясь идущим грозовым фронтом, Андрей едва удержал радостный возглас.
