вам нужна моя помощь. Поэтому я слышал каждое слово в посольстве.
Терций покачал головой. Вот же тупоухий сукин сын. Воспользовался их горем и рассеянным вниманием, чтобы подслушать.
— Моя сестра не поверила мне, — продолжил Физалис. — Она приказала мне забыть все, что я услышал, но я не могу. Я больше не знаю, во что верить. Поэтому я пришел, чтобы помочь вам бежать.
Терций покачал головой:
— Однажды я уже сбежал, и это послужило началом череды роковых событий. Я должен принять ответственность… Я больше никогда не сбегу…
…В памяти снова всколыхнулись картины. Три дня назад в гостиной посольства повисло долгое молчание. И тогда с дальней кушетки за ширмой раздался голос Амико:
— Господин, вы должны кое-что узнать…
Терций различил силуэт мальчика. Тот вышел из-за ширмы и начал медленно приближаться к кругу зеленого света. Чарна увидела его первая и отпрянула.
— Рамон был совсем как я. Я почуял это, когда прикасался к его коже. Его мысли и страхи все это время не давали мне покоя, и я боялся причинить вам вред. Мы своего рода братья. Братья по творцу.
Амико вышел на свет, и Терций ахнул. Он бы ни за что не узнал мальчика. Белоснежная кожа стала темно-серой, уши заострились, и только глаза с волосами оставались все такими же сиреневыми. И что это? Вторая левая рука?!
— Что с тобой случилось? — спросил Терций охрипшим голосом. — И как?
— Кажется, молния пробудила во мне дремавшую кровь. Как до этого ловушка Рильдинтры — особую связь с Рамоном. Я был гомункулом… но теперь я не знаю, кто я. Кто-то свободный. И когда я изменился, я вспомнил сотни своих братьев и сестер.
«Конечно, я подарил Амико свободу!»
Он не дал мальчику договорить. Порывисто обнял всеми тремя руками. Какая причуда судьбы. Он сбежал от сотен своих детей, и Беларссин подарила ему одного из них в качестве слуги, раба, вещи, которую можно выкинуть на свалку. Амико обнял Терция в ответ.
— Прости меня! — воскликнул Веласко. — Я всегда знал, что ты особенный, но дал свободу только в самый отчаянный момент. Я был эгоистом и глупцом. Боялся остаться в полном одиночестве.
Темные эльфы непонимающе пялились на эту сцену, но Терцию было плевать. Они внезапно обрели друг в друге отца и сына, и от этого на глазах наворачивались слезы.
— Так, значит, Рамон тоже… — Терций с еще большей грустью посмотрел на мертвого гомункула.
— Да, но он так и не пробудил своей истинной сущности. Как только он попал к Бенито Кальдерону?
— Месть Беларссин, я думаю. Она надеялась, что Рамон попадет в руки моих врагов. Как изощренно и жестоко…
— Вы где-то далеко. — Обеспокоенный голос Физалиса вновь вторгся в воспоминания. — Какой же сильный яд! Не закрывайте глаза, прошу вас. Это убьет вас.
— Тогда говорите со мной. Говорите о том, каким вы видите будущее своего народа.
— Рано или поздно мы вымрем, как и джаалдары, — усмехнулся Физалис. — Рано или поздно все вымрут, но моя сестра никогда с этим не смирится. Ее солдаты будут прыгать на мечи с именем Белого Солнца на устах. Мои же солдаты сложат оружие и сядут за стол переговоров. Кто знает, до чего мы в итоге договоримся. Может, мы умрем гораздо раньше моей сестры. Я не знаю. Может, я поступлю неверно, но в этом круговороте ненависти кто-то должен сделать первый шаг, не дожидаясь его от другого. Если дроу действительно в таком плачевном положении, то им пригодилась бы помощь светлых. Уверен, наша магия способна исцелять не только тела.
— Тогда станьте послом своего народа. И помогите мне передать инструкции темным. В качестве жеста доброй воли.
* * *
Наступил день королевского суда. Боль разрывала нутро Терция, но Физалис не солгал. Веласко мог и стоять, и ходить, и говорить, хоть и чувствовал, что сил у него теперь не больше наперстка. Он почти не двигался, старательно экономил энергию.
Его провезли по городу до здания королевского суда. Горожане кидали в него камнями, называли предателем и чернокнижником, но Терций так глубоко погрузился в свои мысли, что ничего не замечал.
В зале суда было людно. Сам принц Мельхиор сидел в богатом кресле, укутанный в шубу из горностая. Физалис в своем привычном оранжевом костюме придворного пажа стоял за его плечом и внимательно следил за окружающими. Придворные всех мастей и, конечно, сам Бенито Кальдерон в сверкающей белой мантии и в окружении прекрасных послушников и уродливого секретаря Альваро Молины. Когда в зал вошла госпожа Эльвала вместе с Чарной и сонмом охраны, все в шляпах с ажурными черными мантильями, зал наполнился встревоженными шепотками. Кажется, никто всерьез не рассчитывал, что старая ведьма придет на собственное судилище. Даже Кальдерон немного удивился.
Когда слушания начались, первым выступил главный жрец. Он представлял обвинение. Он говорил долго и очень живо, заставляя окружающих с удовольствием ловить каждое слово. Кальдерон всегда был харизматичным и сладкоречивым змеем. Не зря же он забрался так высоко по лестнице церковной иерархии. По его рассказам, темные эльфы плели темные заговоры за спиной наследника, плевали на веру, присвоили себе Онте и пометили территорию кровавым ритуалом, чтобы возблагодарить богиню.
— Это написано в отчете. — Бенито Кальдерон поднял лист бумаги с подписью Терция. — Здесь господин Веласко подтверждает, что ритуал относится к сакральным таинствам дроу. Убийство произошло с помощью ритуального кинжала для жертвоприношений. Но потом что-то пошло не так. Должно быть, госпожа посол подкупила нашего эксперта, потому что он внезапно разжился золотом, достаточным чтобы подзарядить своего гомункула. После этого он отказался сотрудничать с церковью. Очевидно, господин Веласко предал Онте из жадности.
Придворные ахнули. Принц нахмурился, явно расстроенный таким обвинением в сторону Терция. Особенно после того, как Кальдерон предоставил присяжным и заседателям доказательство — документ, подписанный рукой алхимика.
— И дальше господин Веласко постоянно чинил препоны расследованию. Несомненно, именно он стал причиной множества смертей. Его видели во время праздничной службы в соборе Святого Мельхиора. Слишком много совпадений. А сейчас дроу имеют наглость явиться на заседание, словно свидетели, а не обвиняемые! Каков цинизм!
Присяжные зароптали. Заведенные словами главного жреца, они уже жаждали
