— Господин Алларэ… — что нужно делать и говорить в подобных случаях, молодой человек представлял себе крайне плохо. — Я полагаю, что достаточно знаю характер герцога.
— Если так, то вы заблуждаетесь. Чего ждать от Реми, знают только два человека. Он сам и ваш дядя. Остальным эта тайна не доступна. Еще накануне Саннио подметил за Рене привычку постоянно двигаться. Он, кажется, и минуты не мог простоять на месте. Вот и сейчас он перемещался по кабинету туда и сюда: то садился в кресло, то поднимался и укладывался на диван. У Гоэллона давно уже рябило в глазах и от яркой обстановки, и от непоседливого Рене. Дом герцога Алларэ был устроен почти так же, как его собственный, но обставлен совсем иначе. Все — новое, роскошное, сияющее. Много золота, много света — из витражных окон, от свечей, и еще он лился из бесчисленных умело расставленных зеркал. Они ловили каждый огонек и разбрасывали вокруг блики. В этой обстановке потерялся бы кто угодно, но не Рене. Гибкий, отлично сложенный, с очень светлой кожей и виноградно-зелеными глазами, он был заметен и среди родичей — из-за черных волос, и среди остальных — из-за отличавшей всех Алларэ броской красоты. Саннио он не нравился, не нравился и затеянный Рене разговор. Ему было чем заняться. Проехаться по летней жаре в одной рубахе — не такая уж и беда, но впрямую ссориться с братом Реми казалось опрометчивым. Тем более что ничего дурного он не делал — болтал о недавней Ассамблее (где, к счастью, вел себя куда тише), щедро подливал отличное вино и старался быть очень, очень любезным. Гостю не хотелось думать, что Рене попросту заглаживает недавнее неприятное объяснение. Но, кажется, именно этим он и занимался.
— …надеюсь, вы не посчитаете меня тираном, господин Гоэллон. Признаюсь, дни, проведенные с вашим другом, не показались мне легкими. Да, он помогал и помогает всеми силами, но…
— Господин Алларэ, для чего вы мне все это говорите? — сначала тяжелый разговор с Реми, а теперь вот эта алларская трещотка, от которой уже звенит в голове…
— Я не хочу, чтобы у вас составилось обо мне однобокое мнение.
— Сорен мне ничего не рассказывал. Свое мнение я составил сам. — Кажется, в воздухе запахло ссорой. Кажется, это Саннио рассыпал перец… Рене не пошел на прямую стычку, хотя и сдвинул брови. Вместо этого он поднялся и уселся на поручень кресла Саннио. Изящная холеная рука, украшенная несколькими кольцами, забрала у него бокал.
— У вас кончилось вино. Я налью еще, — Рене потянулся к столику, и юноше вдруг захотелось толкнуть его в бок — чтоб свалился на пол. Реми бы, наверное, не стал проявлять деликатность…
— Я выпил уже достаточно, благодарю. Мне пора.
— Как досадно, а я собирался выслушать то мнение, что вы составили, — неприятная до мурашек вкрадчивость в голосе, и еще вино, бокал перед самым носом…
— Господин Алларэ, к чему это все?
— Мы на одной стороне, не так ли? Нужно ли нам ссориться из-за пустяков?
Он пьян, понял вдруг Саннио, пьян и не спал, наверное, две ночи подряд, а еще точнее — трое суток, в последний раз он ложился еще до штурма Шенноры, потом была ссора с Реми, и Ассамблея, и, наверное, что-то еще… Рене пьян и почти не в себе, а он из той же породы, что и герцог Алларэ, — стало быть, опаснее дикой рыси, на которую, и вправду, похож, только кисточек на ушах не хватает… Рука на плече, взгляд в упор — светлые глаза, напоминающие витражное стекло, подсвеченное факелами. Этот человек не побоялся взять штурмом крепость Шеннора, он спас Реми и был с ним все три дня. Он принес извинения Кесслеру. Он изо всех сил старался быть любезным, и Саннио видел, чего Рене это стоило. Это было куда важнее, чем первый, сиюминутный страх перед ним.
— Я вовсе не хочу с вами ссориться, господин Алларэ.
— Рене.
— Хорошо, Рене. Вы устали. Идите отдыхать.
— Я, понимаете ли, надеюсь быть полезным моему брату… Саннио осторожно забрал у Алларэ бокал и поставил на столик: урок о несовместимости признаний и хрусталя он выучил уже давно. Кресло спокойно могло вместить двоих, поэтому он молча подвинулся, уступая Рене половину.
— Рене, придется вам пить из бутылки. Можем по очереди. Вам не надо надеяться. Вы и так уже сделали столько…
— Расскажите это моему брату! Слышали бы вы, Алессандр, какова была благодарность… Господин Алларэ оказался куда откровеннее Сорена. То, что пришлось выслушать Саннио и бутылке… двум… трем бутылкам алларского вина, едва укладывалось у него в голове. Исповедь Рене, чем дальше, тем менее разборчивая и связная, была печальной историей ревности, желания быть нужным и поспешности в выводах. Диалог постепенно превратился в монолог, а монолог — в долгую паузу. Рене попросту уснул на плече у собеседника. Явившемуся с вычищенной одеждой слуге Саннио жестом показал «не будить!» и тихонько вышел вон. Голова шла кругом. Он искренне надеялся, что, выспавшись, Рене перестанет думать об уже сделанных ошибках и начнет — о том, как не совершать их впредь. Что бы он ни говорил, он — брат, управляющий всеми владениями, и один из самых близких к Реми людей. И — забудет большую часть сказанного… От чужих семейных ссор нужно было возвращаться к ничуть не менее понятным делам государственной важности. Шедший навстречу Гильом Аэллас, надо понимать, думал точно так же. Саннио с тоской осознал, что ему еще не скоро удастся покинуть этот излишне гостеприимный дом.
— Вот и вы. Очень хорошо. Пойдемте-ка, есть что обсудить, — Аэллас был не менее решительным, чем его господа, и тоже прекрасно умел так изящно брать собеседника под руку, что тому оставалось лишь тащиться в заданном направлении. Вновь вино, высокие бокалы из литского хрусталя, уютные широкие кресла и тонкий, свежий аромат благовоний из курильницы, только собеседник — новый. Гильом Аэллас не походил на братьев Алларэ. Пожалуй, он был самым высоким из всех, кто встречался Саннио. Рядом с ним Гоэллон чувствовал себя десятилетним мальчишкой. Выдержки и рассудительности у владетеля Аэлласа тоже было на двоих — или на всю семейку Алларэ сразу.
— Как я понял, вы с герцогом не успели обсудить предел допустимого… – Гильом, хоть и казался медлительным, как вол, соображал очень быстро: Саннио еще не успел поднять брови, а тот уже помахал рукой. — Простите, я не уточнил. Я говорю о герцоге Гоэллоне. Он отсутствует, а вы, даже обладая всеми полномочиями, все-таки не должны совершать того, что разойдется с его интересами.
— Я не посвящен в эти интересы. Исповедь той монахини… я о ней не знал. Я не представляю, где сейчас герцог Гоэллон и чего бы он хотел.
— Что ж, попробуем понять, чего бы он не хотел. — Если вдуматься, Аэллас походил на королевского бастарда, только увеличенного раза в полтора. То же слегка неправильное лицо, голубые глаза, — и та же неспешная рассудительность. — Верит в это мой герцог или нет — но мы стоим на пороге войны. …и самоуверенности обоих Алларэ у него тоже не было, как понял Саннио.
