Я развернулся и присел, отменил «Зеркало».
Лассо
Кулак с кастетом пролетел у меня над головой. Я с силой ткнул локтем влево, надеясь хотя бы на долю секунды ошеломить этого выродка. Бледно-жёлтый луч, напоминающий немного Длинную Руку, летел вслед за ножом…
Я видел широко раскрытые глаза полицейского, который уже чувствовал, что попал в переплёт, но пока ещё не понимал, в какой именно, и что нужно делать, чтобы из него выпутаться. Ствол смотрел не на меня, и на том спасибо.
Нож не долетел до горла полицейского каких-то десять сантиметров. Лассо захлестнулось вокруг него. Я дёрнул рукой, и нож полетел обратно, увлекаемый невидимой для копа петлёй. Пусть и это отразит в отчёте, если ему продолжит дьявольски везти, и он таки доживёт до написания.
Локоть врезался в бок парня с кастетом. Не так сильно, как хотелось бы, но тот сдавленно вскрикнул — значит, и этого хватило. Он пока самый опасный. Я повёл правой рукой и решил свою проблему номер один.
Нож, подхваченный невидимой петлёй, перевернулся в воздухе и полоснул по горлу парня с кастетом. Тот забулькал, сверху на меня полился кровавый дождь.
И тут же грохнул выстрел.
Я бросился вперёд, перекатился, уходя из-под гипотетического обстрела и из-под кровавого дождя одновременно. Подскочил.
Зеркало Зла
— Ни с места! — надрывался полицейский. — Руки!
Я медленно поднял руки, косясь на двух своих соперников. Тот, что с кастетом, рухнул на колени и, постояв так секунду, повалился на бок. Второй, с дыркой посреди лба, лежал на капоте припаркованной возле тротуара машины. Но стрелял точно не полицейский. По крайней мере, не этот.
— Не двигаться! — Он бочком, как-то дёргаясь, приближался ко мне, держа в одной руке пистолет, а другой пытаясь снять с пояса наручники. — Ни с места! Ни с…
— Ты сколько дней на службе, сынок? — услышал я за спиной голос Пенгфея.
— Что? Ни с места! — заорал полицейский.
— Сейчас я покажу тебе удостоверение. Вот оно. Ты внимательно на него посмотришь и опустишь оружие. Вот так, молодец. Так сколько дней ты служишь? Или имеет смысл спрашивать о часах?
— Два… Два года.
— Два года? И тебе не хватило этого времени, чтобы понять, как пользоваться этой чёрной штуковиной, в которую ты вцепился, как в член своего бойфренда?
— Я… Но я ведь…
— Тебя едва не прикончили дважды. Человек, которого ты пытался арестовать, спас твою шкуру один раз, а я — второй. Только держу пари, ты этого даже не заметил. Был слишком занят тем, что просил всех не двигаться с места.
Я медленно опустил руки, рассудив, что опасность миновала. Отменил и защитную технику. Повернулся к Пенгфею, который отчитывал мальчишку в полицейской форме.
— Ты можешь идти, Лей Ченг, — сказал Пенгфей, не глянув на меня. — Наверное, твоих автографов ждут и в других местах.
— Но он… — встрепенулся полицейский.
— Он — жертва нападения. Я — свидетель. Моих показаний будет достаточно. Если потребуется, господин Ченг даст показания письменно. Он не скрывается, его адрес известен полиции. Не смеем задерживать, господин Ченг.
— Спасибо, — кивнул я. — Удачи тут…
— Я бы на вашем месте вызвал такси, — посоветовал Пенгфей. — И для начала заехал домой.
Ну да, после кровавого дождика идти пешком по городу — так себе идея.
— Так и сделаю, — кивнул я и достал телефон из кармана. Только вот позвонил не в службу такси. — Джиан, ты далеко от больницы? Ага. Подбери меня возле европейского кафе, поскорее.
Сбросив вызов, я подошёл к парню с перерезанной глоткой, присел. Н-да, шансов — ноль. На второго я даже смотреть не стал. Дырка в башке — есть дырка в башке.
— А я ведь просто пытался спокойно жить, — сказал я мертвецу. — Что, для вас, уродов, это слишком?
Глава 4. Болин
— Снова туда же? — спросила Кингжао.
Я, стоя на пороге, кивнул. Когда вернулся, мне удалось проскользнуть в ванную незамеченным, избежав тем самым перепуганных взглядов и расспросов. Испачканную в чужой крови одежду я собирался закинуть по дороге в прачечную, держал в руке плотный пакет.
— Да. В больницу.
— Что ж, доброго дня.
— Спасибо. И тебе. — Я вышел за порог и закрыл дверь.
Джиан дожидался в машине, припаркованной рядом с домом. Курил, привалившись к капоту. Увидев меня, выбросил окурок, сел за руль. Я — рядом. Машина тронулась. Куда ехать, Джиан не спрашивал. В последние пару месяцев мои дни были весьма однообразны.
Я просыпался — делал разминку — завтракал или шёл в европейское кафе — ехал в больницу, где лежала Ниу. Если, конечно, мне не сваливался внезапно на голову кто-нибудь вроде Пенгфея. Если сваливался, значит, в больницу я ехал сразу после того, как управлялся с тем, что свалилось.
Я навещал Ниу каждый день, начиная с того, в который её увезли на «скорой». Не пропускал ни одного визита — благо, приходить в палату имел право в любое время суток, уж это за свои деньги мог себе позволить.
Ниу лежала в коме. С той минуты, как я нащупал биение её артерии, и ожившую, нашими с Дэйю усилиями, но не пришедшую в сознание девушку увезли врачи, не изменилось ровным счётом ничего. Ниу лежала всё так же неподвижно.
С её лица стёрли кровавые разводы, и теперь казалось, что Ниу просто спит. Выражение лица было абсолютно живым — спокойным, безмятежным, в точности таким, каким бывало, когда Ниу засыпала, свернувшись калачиком рядом со мной. Казалось, что стоит позвать — и она тут же встрепенётся, откроет глаза, будто царевна из сказки. В первые дни я, врываясь в палату, ждал именно этого — что Ниу придёт в себя прямо сейчас. Ведь, если бы очнулась раньше, мне бы тут же позвонили.
Но время шло, а состояние Ниу не менялось. И постепенно врываться в палату я перестал. Спокойно заходил, спокойно присаживался на стул возле её кровати. Я давно уже не ждал от этих посещений сюрпризов — как их, пожалуй, никто уже не ждал. Кингжао каждый день провожала меня в больницу, Джиан отвозил туда — но все мы будто подчинялись ритуалу. Выполняли не самую обременительную, необходимую обязанность, без которой день просто не мог начаться. И Кингжао, и Джиан давно перестали спрашивать: «Ну как там Ниу?» Знали, что если что-то вдруг изменится, они будут первыми, кому я об этом сообщу. И если не знали, то догадывались, что с каждым днём шансы что-то изменить таяли. Не меняясь внешне, с каждым днём Ниу уходила всё дальше.
Знал это, разумеется, и я. В своё время вдоволь належавшись в больницах и реабилитационных центрах, многое успел узнать. Например, то, что при коматозном состоянии мозг человека продолжает нормально функционировать в течение всего нескольких суток. Потом он, как правило, отмирает. То есть, если больному и удастся выйти из комы, прежним человеком он уже не будет — мягко говоря. А если называть вещи своими именами, то к жизни вернётся уже не совсем человек.
Видеть таких «не совсем людей» в прошлом мне доводилось. Тяжёлое зрелище. И мой немой вопрос — к себе и тем, кто боролся за жизнь больного, — всегда был единственным: зачем? Кому нужно это подобие жизни? Самому больному? Его родным и близким, которым предстоит взвалить на себя тяжелейшую обузу — ухаживать за неразумным овощем до тех пор, пока тот, наконец, не умрёт?
В то время я этого искренне не понимал. Твёрдо знал только одно: если я в этой жизни чего-то действительно боюсь, то именно такого конца. Я ненавидел состояние беспомощности — всегда, с самого детства. Ненавидел ситуации, на которые не мог повлиять. Ненавидел, когда меня загоняли в угол. И задумываясь о смерти, мечтал лишь об одном — умереть не на больничной койке. Не бесполезным, роняющим слюни грузом на руках тех, кому мог быть дорог. Я отдал бы всё за то, чтобы избежать такого конца. А сейчас, в больнице, глядя на бледное, почти сливающееся цветом с подушкой лицо Ниу, я думал о том, что не могу позволить ей умереть. Несмотря на то, что её шансы вернуться в этот мир человеком стремятся к нулю. Сейчас я понимал родных тех людей, кого видел когда-то.
