Начальник «командировки» Григорий Метелкин нервно курил папиросы одну за другой. Едва перешагнувший тридцатилетний рубеж, сухощавый и поджарый, с продолговатым лицом и упрямым подбородком с ямочкой, полный надежд на великое будущее, он воспринимал это назначение как первый шаг восхождения по карьерной лестнице. Он понимал, что многое зависит от того, как он себя зарекомендует на первом своем самостоятельном посту. Пока складывалось не так, как он рассчитывал, и это было поводом для беспокойства. Ну как не нервничать, если после обильного снегопада, продолжавшегося без перерывов четыре дня, ударили жестокие морозы за сорок градусов, да еще с сильным ветром?! Снежные заносы местами были выше метра, а участок Чуйского тракта, будь он неладен, за который он отвечал и на котором должен был обеспечивать порядок, протянулся более чем на полтора десятка километров: от деревни Хабаровка, через перевал и до деревни Купчегень. Фактически лагерь оказался в снежной ловушке, и усилий двухсот пятидесяти зэков, имеющихся в распоряжении Метелкина, было недостаточно, чтобы в скором времени расчистить дорогу до этих деревень. Это займет никак не меньше недели, так как работы приходится вести сразу в обоих направлениях. Двадцать четыре зигзага серпантина в сторону деревни Хабаровка и двадцать три – в направлении Купчегеня, но начальство из головного лагеря не хочет слышать никаких объяснений и по рации передало приказ: не более трех дней на выполнение работ. К погодным сюрпризам добавились другие неприятности: лекарь Свиридов, из заключенных, доложил, что семерым заболевшим он поставил диагноз «сыпной тиф» и их следует немедленно изолировать от остальных, иначе заболевание может принять массовый характер. А куда их денешь, если нет ни лазарета, ни изолятора? Необходимых лекарств тоже нет, и половина заболевших, как пить дать, помрут до того, как их можно будет отвезти в лагерный лазарет, что близ городка Упала. Не было печали! А ведь, падлы, заразят других зэков, и это при таком фронте работы!
В дверь постучали, и сразу же в образовавшуюся щель просунулась узкая лисья физия старосты первого барака Фадеева, исполняющего также обязанности коменданта и прораба лагпункта.
– Вызывали, гражданин начальник?
– Топорков с тобой?
– Где ж ему быть? Дожидается.
– Заходите! Нечего мороз сюда впускать!
Низкорослый Фадеев смело и вальяжно прошел прямо к столу начальника, а за ним осторожно втиснулся грузный Топорков, недавно назначенный старостой второго барака и до сих пор не пришедший в себя от такого счастья.
Обстановка в комнате Метелкина была спартанской – самодельный грубый стол, топчан, застеленный верблюжьими одеялами, и один стул, на котором и сидел хозяин. В углу присел на корточках дневальный – доходяга зэк, из Иван Иванычей[7], следивший за тем, чтобы в буржуйке не погас огонь.
Войдя, старосты стянули с голов шапки и остались стоять, блаженно поглядывая на раскаленную чуть ли не докрасна металлическую печку, щедро дающую тепло, так что гражданин начальник сидел в одной гимнастерке.
– Готовьте бригады в ночную – будем работать круглосуточно. У нас три дня, чтобы полностью очистить участок дороги от снега. Запускайте вперед топтунов – пусть пробивают тропу, чтобы люди шли широким фронтом, а не скапливались в одном месте, мешая друг другу. В конце второго барака отвести место для больных и отгородить. Ближайшие к больным нары освободить, чтобы заразу не подхватили. Завскладу скажешь, что я разрешил взять для этого брезент. В бараках сильно не топить – вши меньше кусать будут! Понял, Топорков?
– Будет выполнено, гражданин начальник! – подобострастно вытянулся в струнку староста второго барака.
– Там и так не Ташкент, – подал голос Фадеев. – Дрова на исходе, березовую рощу возле лагеря всю вырубили. Чтобы добраться до ближайших деревьев, километра два дороги надо расчистить от снега.
– Вот и поторопитесь, если не хотите мерзнуть.
– Хлеб заканчивается, на одной баланде много не наработаешь.
– До деревни дорогу расчистите – хлеб подвезут. Пока еще грузовики не научили летать!
Топорков подхалимски хихикнул на шутку начальника.
– Буза может быть – народ на голодное пузо да в такой мороз не слишком будет лопатой махать, да и разговоры идут, что место это гиблое, сатанинское, – гнул свое Фадеев. – Погибель здесь всех ждет.
– Что за чушь несешь?! – Лицо Метелкина от злости стало свекольного цвета.
– Вроде здесь на скале было написано, что эта гора сатанинская. Когда дорогу расчищали, ту скалу взорвали, горных духов обозлили. Поэтому каждый, кто перевал проходит, оставляет здесь подношение горным духам – «джамалу».
Метелкину припомнились кусты жимолости, украшенные разноцветными ленточками, и он пожалел, что раньше не обращал на них внимания и не заставил выкорчевать, – так можно и погореть за попустительство местным религиозным верованиям.
– Вот оно что! – Метелкин взял себя в руки и успокоился. – Товарищ Томо из уездного комитета партии рассказал мне эту историю, но в ней ни слова о чертовщине, затуманивавшей сознание местного населения. Дорога сюда крутая, а раньше была еще круче и ýже, так что лошади даже пустую телегу с трудом наверх вытягивали, а бывало, что на это силенок не хватало. Вот кто-то после тяжелого подъема в сердцах и выцарапал на скале: «Ета не Чике-Таман, а Черт-Атаман, сорок восемь грехов». На самом деле название переводится как Плоская вершина. Никаких духов здесь нет и чертей тоже. Ясно тебе?
– Понятно, но хлеба и дров от этого не прибавится. – Староста первого барака передернул плечами.
– На рожон лезешь, Фадеев! – разозлился Метелкин. – Засиделся ты в начальниках, пора тебя в работяги определить, избавить от религиозных бредней. На золотые рудники в тайгу хочешь? Устрою!
О работе на приисках в тайге ходили страшные слухи: к концу сезона состав бригад золотодобытчиков полностью обновлялся, там была самая высокая смертность среди заключенных лагерей ГУЛАГа.
– Опасаюсь я, кабы чего не вышло, поэтому и разговор завел. Тревожно мне, – побледнев, сбавил тон Фадеев.
Он знал, что начальник ценит его за расторопность, исполнительность, безусловное выполнение приказов, за обеспечение порядка в бараках. По сути, он у гражданина начальника правая рука, умеет все жилы из зэков вытянуть, но план дать и порядок обеспечить. Однако же было ему известно, что незаменимых людей нет, иначе он целых шесть лет не находился бы в лагере, а работал на харьковском машиностроительном заводе главным инженером. Его там ценили, грамоты и премии давали, а оказался он здесь из-за пустяка, из которого завистники раздули в уголовное дело – хищение социалистической собственности. Всего год осталось ему мытарствовать, и тогда станет вольняшкой, но эти места не покинет – еще пять лет надо тянуть на поселении.
