— Пойдем, сынок, — сказал тихим голосом маг. — Попрощайся со всеми, пусть они себе пируют дальше.
Гед собрал и принес все свое имущество — бронзовый нож, специально выкованный для него отцом, кожаную куртку, которую вдова дубильщика перекроила по его мерке, и ольховый посох, заколдованный теткой. Это все, что у него было, не считая рубахи и штанов. Он простился со всеми односельчанами и в последний раз окинул взглядом хижины, беспорядочно разбросанные у подножия высоких утесов, над источником, питаемым водами реки, а затем двинулся в путь со своим новым учителем по крутым лесистым склонам гор, сквозь листву и тени красочной осени.
Гед думал, что ему, как ученику мага, сразу же откроются все тайны волшебства. Он был уверен, что мгновенно начнет понимать, о чем говорят звери и о чем шепчутся листья в лесу, что ветер стихнет, стоит только произнести магическое слово, и что в любую минуту он обернется кем ему захочется. Он надеялся, что они с учителем, превратившись в оленей, помчатся через горы или на орлиных крыльях перелетят в Ре-Альби, но в действительности все оказалось не так. Сначала они долго спускались в Долину, а потом стали обходить гору, двигаясь на юг, затем на запад. Им давали приют в маленьких деревушках, а иногда они ночевали под открытым небом, как странствующие колдуны, или медники, или просто нищие. Врата таинственного царства так и не отворились. Все было как обычно. А дубовый посох мага, на который Гед поначалу посматривал со страхом и благоговением, оказался простой толстой палкой, помогающей Огиону ходить по горам.
Прошли три дня, за ними еще четыре, а Гед так и не услышал от Огиона ни одного волшебного слова — он ничему не научил его: ни именам, ни рунам, ни магическим заклинаниям.
Огион, человек крайне молчаливый, всегда так мягко и спокойно разговаривал с Гедом, что тот вскоре перестал робеть и через несколько дней осмелел настолько, что решился задать вопрос:
— Учитель, когда начнется мое учение?
— Оно уже началось, — ответил Огион.
Наступила пауза — Гед досадовал, что так и не спросил того, что собирался. Наконец он осмелился:
— Но я ведь еще ничему не научился.
— Ты просто не понял, чему я учу, — сказал маг, продолжая идти своим размеренным шагом по тропе на высоком перевале между Оварком и Уиссом. Огион был темнокожим, как большинство местных жителей, лицо его было цвета темной бронзы. Седой, тощий, голенастый и жилистый, как пес, он не знал усталости. Говорил он мало, ел тоже мало и спал немного. У него был острый слух и острое зрение и привычка все время к чему-то прислушиваться.
Гед ничего ему не ответил — не так-то легко сразу не растеряться и ответить магу.
— Тебе хочется заниматься волшебством, — вдруг сказал Огион, не сбавляя шагу. — Ты испил уже довольно много водицы из этого колодца. Подожди немного. Зрелость — это терпение. А мастерство — девятикратное терпение. Скажи, что за трава растет там у дороги?
— Бессмертник.
— А вот эта?
— Не знаю.
— Это четырех листник.
Огион остановился и медным наконечником посоха указал на неприметную сорную травку. Гед внимательно посмотрел на растение и, нагнувшись, оторвал от него сухую семенную коробочку, а поскольку Огион замолк, спросил его:
Учитель, а какая от него польза?
— Никакой, насколько я знаю.
Гед еще некоторое время нес сухую коробочку в руке, потом выбросил.
Когда ты будешь представлять, как выглядит это растение во все времена года, какие у него корни, листья, семена, как пахнут его цветы, только тогда, уяснив его естество, ты сможешь узнать его настоящее название. Это гораздо важнее, чем его польза. Ну, а что, скажи, за польза от тебя? Или от меня? А какая польза от горы Гонт? Или, например, от Открытого Моря?
Они прошли еще с полмили, и Огион сказал:
— Чтобы научиться слушать, надо научиться молчать.
Гед помрачнел. Ему было досадно, что он выставил себя глупцом перед Огионом, но он ничем не выдал своей досады и раздражения и решил, что послушанием скорее заставит мага чему-нибудь его научить. Он жаждал учиться, и ему не терпелось как можно скорее овладеть магическим искусством. Иногда он думал, что толку было бы больше, если бы он путешествовал с каким-нибудь собирателем трав или деревенским колдуном. Когда они обходили гору, двигаясь на запад к уединенным лесам мимо Уисса, он все чаще задавал себе вопрос, так ли уж велик знаменитый маг Огион и так ли уж хороша его магия, ибо, когда пошел дождь, Огион ничего не сделал, чтобы отвести грозу, а ведь это под силу любому заклинателю погоды. На земле, где полно колдунов, как, например, на Гонте или Энладах, часто можно видеть, как дождевое облако медленно относит из стороны в сторону или же с одного места на другое, когда волшебники перекидывают его, как мячик, и в конце концов выталкивают в море, где оно может спокойно пролиться дождем. Огион никогда не мешал дождю лить, где ему вздумается. И на этот раз он отыскал густую ель и улегся под ней. Гед, насквозь промокший, сидел, скрючившись, и мрачно думал о том, стоит ли владеть силой, если твоя мудрость не разрешает ею воспользоваться. Будь он учеником старого прорицателя погоды из Долины, он хотя бы спал в тепле. Вслух он ничего не сказал, ни словом не выразил своего недовольства. Учитель улыбнулся ему и крепко заснул под дождем.
Незадолго до Солнцеворота, когда в горах начались первые снегопады, они наконец добрались до Ре-Альби, где жил Огион. Город этот стоит на крутом скалистом обрыве Оверфель, что в переводе означает «Соколиное гнездо». Отсюда ясно видна глубокая гавань внизу, башни Гонтского Порта и суда, выходящие и входящие в ворота залива между Грозными Утесами, а еще дальше на западе можно различить синие горы Оранеи, самого восточного из Внутренних Островов.
Бревенчатый дом мага, просторный, крепко сработанный, с печью и дымоходом вместо ямы в полу, был, тем не менее, похож на хижины в деревне Ольшанники — всего одна комната с пристроенным к ней загоном для коз. В западной стене комнаты было нечто вроде алькова — там спал Гед. Над его ложем было окно, выходящее на море. Однако большую часть времени окно приходилось закрывать ставнями от сильных северных и западных ветров, которые дули всю зиму. В теплом полумраке этого дома Гед прожил все холодные месяцы, слушая, как хлещет дождь и воет ветер или падает снег. Он учился читать и рисовать Шестьсот Хардских Рун и, надо отдать ему должное, делал это охотно, так как без знания рун никакая зубрежка магии и заклинаний не даст истинного мастерства. И хотя в хардском наречии Архипелага магического смысла не больше, чем в любом другом языке, корнями он уходит в Древний Язык, в котором предметы назывались их истинными именами. Если вы хотите понять этот язык, надо начинать с рун, которые были написаны еще в то время, когда острова всего мира впервые поднялись из моря.
