Кокинья отплыла в полосу лунного света, что ее немного успокоило, и начала осторожно плыть вокруг острова – и тут он пошевелился. Глаза, большие и светло-желтые, как огни маяка, медленно повернулись, не теряя ее из виду, а огромное, бесформенное туловище стало вовсе не похоже на остров: чудовище поднялось на дыбы, показав передние лапы с когтями невероятной величины. Между ними виднелись две лунно-белые клешни, способные оторвать голову даже кашалоту. Рычание чудовища было слишком низким, чтобы Кокинья могла разобрать слова, но оно явственно донеслось до нее по воде.
И тогда она поняла, кто это, и понадеялась, что голос ее долетит до ушей этого существа, где бы они ни находились. Она крикнула:
– О великий Пайки, я Кокинья. Я очень маленькая и никому не желаю вреда. Скажи, пожалуйста, где мне найти моего отца, Акульего бога?
И тут глаза-фонари испугали ее не на шутку – все они обратились на нее, но ни головы, ни лица за ними не было. Она поняла, что глаза находятся на длинных, как кнуты, стебельках, а ромбическая голова Пайки укрыта под пунцовым панцирем, усеянным десятками мелких, острых шипов. Кокинья испуганно застыла, а Пайки заговорил с ней из воды, и она почувствовала его слова даже кожей:
– Не двигайся, дитя мое, чтобы я видел тебя и не перекусил надвое по ошибке. А то со мной такое бывает.
В ту минуту Кокинья, которая уже проплыла пол-океана, подумала, что, возможно, теперь никогда уже не сдвинется с места.
Она долго ждала, когда громадная тварь заговорит снова, но была совсем не готова к следующим словам Пайки.
– Я мог бы показать тебе дорогу к отцу – мог бы даже доставить тебя к нему, – но не стану этого делать. Ты еще не готова.
Когда Кокинья пришла в себя от его слов, она закричала:
– Не готова? Ты кто такой вообще, чтобы говорить, что я не готова видеть своего собственного отца?
В этом ее выпаде Мирали и Киауэ сразу бы узнали Кокинью, которая атаковала все, чего боялась.
– Ты еще не готова услышать то, что твой отец может тебе сказать, – отвечал голос в море. – Останься со мной ненадолго, дочь Акульего бога. Я не такой, как твой отец, но, может быть, как учитель я лучше, чем он. – Когда Кокинья заколебалась и ясно было, что она склонна отказаться, Пайки продолжал: – Дитя мое, тебе больше некуда плыть, только домой, – и думаю, к этому ты тоже еще не готова. Залезай ко мне на спину, и поплыли вместе.
Даже Кокинья поняла, что это приказ.
Когда она проделала долгий и трудный путь от когтя Пайки вверх по его ноге на гору плеча, к глубокой впадине в твердом панцире, которая была словно специально создана для испуганной наездницы, он отвез ее на остров (на этот раз островок был настоящим, хоть и значительно меньше, чем родной атолл Кокиньи) с яркими птицами, цветами и фруктами. Когда птичий щебет ненадолго прерывался, ей было слышно, как в глубине острова ласково журчит ручеек, а с пальм, растущих вдоль пляжа, время от времени падают кокосовые орехи. Это был одинокий остров, совершенно необитаемый, но очень красивый.
Там Пайки оставил ее, сказав на прощание только: «Отдыхай». Так она и сделала – спала в зарослях бамбука, просыпаясь, только чтобы поесть и попить, и снова засыпала, всегда видя во сне мать, брата и родной дом. Сны были все живее, а Мирали и Киауэ все ближе, и Кокинья плакала, стараясь отсрочить пробуждение. Но, когда Пайки вернулся через три дня, она храбро спросила:
– Что за правда у тебя есть, которую бы я не хотела услышать от отца? Я не боюсь ничего, что он может мне сказать.
– Страха у тебя действительно нет, или ты сюда бы не доплыла, – заметил Пайки. – Ты, кажется, боялась меня при первой встрече, но после двух ночей хорошего сна явно справилась с этим. – Кокинье показалось, что она различила хихиканье, донесшееся до нее через волны. – Но храбрость и внимательность – разные вещи, – продолжал Пайки. – Слышать – не то же, что слушать. Тут я не ошибаюсь, можешь быть уверена, потому что я знаю все.
Это было сказано так буднично, что Кокинья чуть было не расхохоталась. Она сказала со всей невинностью, какую только могла изобразить:
– Я думала, это мой отец все знает.
– Нет-нет, – серьезно ответил Пайки. – Единственное, что Акулий бог знает и умеет, – это быть Акульим богом. Ни для чего другого он не предназначен – он не учитель, не мудрый хозяин и уж точно не отец и не муж. Но с богами ничего не поделаешь – их хлебом не корми, только дай надеть человечью личину. С этого неприятности и начинаются, потому что никто из них человеком быть не умеет – да и откуда им этому научиться, скажи пожалуйста? – Глаза на стебельках вдруг подались к ней, как будто Пайки и впрямь ожидал внятного ответа. – Я всегда благодарил Создателя за то, что я такой безобразный, не могу замаскировать свое уродство и меня не тянет скрыть его за обличьем покрасивее, сделав вид, будто верю, что я и впрямь такой. Уверен, что если бы я мог, то так бы и сделал. Когда знаешь все на свете, иногда чувствуешь себя одиноким.
Кокинья снова чуть не расхохоталась, но на этот раз ей было легче удержаться, потому что Пайки явно хотелось, чтобы она его поняла. Она поборола желание рассмеяться и запальчиво спросила великана:
– Ты что, правда считаешь, что нам с братом лучше было не родиться на свет?
Но Пайки ее дерзкие слова, казалось, не удивили и не рассердили.
– Дитя мое, важно то, что я знаю, а не то, что я думаю. Так же дела обстоят и с Акульим богом. – Кокинья открыла было рот, что бы ответить негодующей тирадой, но крабоподобное чудовище чуть придвинулось к берегу, и рот ее сам собой закрылся. Пайки сказал: – Он и сам знает, что не стоило ему брать в жены женщину, которая появилась на свет в человеческой семье и человеческом мире. А еще он знает то, что знать ему никогда не было суждено: когда мать твоя умрет – а она умрет – и когда вы с братом тоже умрете в свое время, его сердце будет разбито. К такому ни один бог не готов – они просто не умеют с этим справляться. Понимаешь, храбрая и глупая девочка?
Кокинья была не уверена, что поняла, и еще меньше – что вообще хочет это понимать. Она медленно проговорила:
– Значит, он думает, что ему лучше никогда нас не видеть, чтобы защитить свое бедное сердце от горя и страдания? Может быть, он считает, что так будет лучше для нас самих? Ведь родители всегда так говорят – правда, когда хотят сделать, как удобнее им. Не это ли их любимое объяснение, о мудрый Пайки?
– Я никогда не знал своих родителей, – задумчиво ответил Пайки.
– А я никогда не знала отца, – огрызнулась Кокинья. – Он раз в год приходит переспать с женой, унести свою козу и посмотреть на детей, пока они спят. Но что это такое для жены, тоскующей по супругу, для детей, которым нужен отец? Бог он или не бог, он мог бы хотя бы сам рассказать нам, кто он такой, чтобы мы не пытались представить его и не придумывали объяснений, почему он ушел от нашей чудесной мамы… почему не хочет жить с нами. – К собственному ужасу, она почувствовала, что сейчас расплачется, и проглотила слезы, как раньше проглотила смех. – Я никогда не прощу его, – добавила она. – Никогда.
