Его война — война Тико с Атило, который куда-то уехал, заперев юношу в погребе и оставив Десдайо наедине с гобеленом.
— Мой господин Атило говорит, я должна остерегаться тебя…
— Меня? — переспросил Тико, с поклоном войдя в просторную пиано нобиле. В зале не было никого, кроме хозяйки. Одна, беззащитная, в платье, едва прикрывающем грудь, Десдайо сидела у огромного камина, держа на коленях вышивку. Столик рядом с креслом занимали вино, стаканы, хлеб и сыр. Ее лицо покраснело от близости огня и выпитого вина.
— И я немного боюсь, — продолжила она. — Глупо, правда?
Тико ждал, рассчитывая понять, чего она хочет. Похоже, ей хотелось подружиться с ним. Он — раб, она — беспредельно богата. Неужели только он видит, насколько это дурацкая идея?
— Чем ты занимался сегодня утром?
«Кромсал трупы в морге, пока нож не затупился, а от тел не остались одни ошметки… Может, стоит рассказать ей. Хотя бы посмотреть на реакцию». Он часами изучал, куда следует наносить удар, практикуясь на телах нищих, преступников и чужестранцев. Людей без друзей.
— Ну же? — спросила она.
— Я обучался у господина Атило.
— Это я знаю, — вздохнула Десдайо. — Чему ты учился?
— Госпожа моя, спросите его.
— Я спрашиваю тебя, — она нахмурилась, большая редкость. Она почти никогда не хмурилась, и сейчас казалось, с ее лицом что-то случилось — ноздри раздуваются, губы плотно сжаты, в углах рта залегли морщинки.
— Госпожа моя, — осторожно сказал Тико, — мне не позволено говорить вам.
— Так сказал господин Атило?
— Да, госпожа моя. — Атило в красках описал Тико его судьбу, если благодаря юноше Десдайо узнает об Ассасини. Но был и какой-то другой, внутренний, запрет.
— Зачем ты здесь? — спросила Десдайо.
Тико уже хотел ответить «Вы приказали мне прийти», но тут сообразил: она спрашивает о другом.
— Я не могу уйти.
— Ты мог бы сбежать, — небрежно сказала она, будто обсуждая какую-то игру. — Украсть лодку и доплыть до материка. Или улизнуть на корабль, — она взглянула в окно. — Здесь всегда много кораблей.
— Вода ранит меня.
— Ранит?
— Однажды она едва не убила меня. Но есть и другие причины…
— Правда? Какие же?
— Я ищу девушку…
Десдайо рассмеялась и потянулась к столу. Она нарезала сыр и разломила хлеб на куски. Когда она наполнила вином два стакана, Тико понял: она собирается накормить его.
— Госпожа моя, я не голоден.
— Амелия говорит, ты не ел, — резко отозвалась Десдайо.
Ах да, Амелия с серебряными косичками и двойной жизнью. Сейчас они были друг другу чужими, как и предупреждала девушка.
— Госпожа моя, я поел с господином Атило.
— Тогда выпей. Пей и рассказывай о своей жизни. Кто твоя семья? Где ты жил раньше? Я все хочу знать…
— Госпожа моя, я раб. — Интересно, знает ли она, что Тико использовал почти пятую часть драгоценного содержимого горшочка для защиты от последних лучей закатного солнца, пробивающихся в ее окно. Конечно, нет. Она ничего не знала ни о жизни своего будущего мужа, ни тем более о его методах обучения.
Хозяева бьют слуг, подмастерья — учеников, такова природа обучения. Атило показал ему плетку, которой наказывал Амелию и Якопо. А потом продемонстрировал плетку для самого Тико. В нее вплели серебряную проволоку. Один удар по голой спине, и Тико обмочился от боли.
— Об Амелии я знаю все, — легко сказала Десдайо.
Что она узнала? И насколько близко подобралась к правде? Он рассеянно потянулся к стакану и случайно поднял голову. Десдайо улыбалась. Она похлопала по своему двойному креслу.
— Садись сюда. И рассказывай.
Простое правило: не показывай своих чувств; оно помогало остаться в живых. Но сейчас, рядом с Десдайо, он испытывал огромное искушение рассказать, как очутился здесь. А вдруг Десдайо поможет узнать, кто же та девушка из базилики?
Это было бы стоящее открытие.
— Я не знаю своего имени, — начал Тико. — Настоящего имени. И воспоминания путаются. Я родился в прогнившем городе. Летом еды мало, зимой — еще меньше. За стенами жили демоны. А внутри — господин-калека, его пьяный брат, их стражники, их женщины и мы. Их рабы.
— Ты был рабом?
— Мне так кажется… Я был свободен, но недолго. Пока герцогиня Алекса не поймала меня.
— И что Алекса собирается делать? — внезапно помрачнела Десдайо.
— Я родился рабом, — быстро сказал Тико. — И стал псом. Вот сколько я уже вспомнил.
Его слова сделали свое дело. Из глаз девушки исчезла озабоченность. Она улыбнулась, рассмеялась, удивилась его серьезному лицу и вновь улыбнулась.
— Псом?
— Волкодавом. Волкодав убивает волков.
Десдайо наклонилась ближе. От жара камина она совсем раскраснелась. Движение сильнее обнажило грудь, желающую выскользнуть из выреза платья.
— И сколько волков ты убил?
— Трудно вспомнить… Я в прямом смысле, — добавил он, увидев, как Десдайо закатывает глаза. — Я был… болен, когда приехал сюда. Плохо помню.
— Может, ты просто хочешь забыть?
— Возможно.
Атило ушел по делам Совета, Якопо с ним. Амелия? Кто знает, где она. Наверное, воюет с Николетти. Кухарка на кухне, рада, что ей никто не мешает. Во всем особняке иль Маурос только три человека, один из которых месит тесто на верхнем этаже.
— Расскажи мне о волках, — нетерпеливо сказала Десдайо.
У старого волкодава господина Эрика был непредсказуемый нрав, помнил Тико. А потом он вспомнил и многое другое…
Когда овец не осталось, владеть волкодавами стало бессмысленно. Однако господа Бьорнвина приплыли с собаками и овцами, не говоря уже о рогатом скоте, лошадях, рабах и их ребятне — все необходимое для освоения новых земель. Они извлекли уроки из опыта прежних колоний. Исландия научила их: если хочешь, чтобы семьи стремились сюда, не называй страну холодной. Так Гренландия, которая напоминала ледяную страну намного сильнее, получила более приветливое имя.
В Винланде было вино, а еще зеленые поля, чистые ручьи и мягкие зимы. Намного мягче, чем в Гренландии или Исландии, где они становились все суровее с каждым годом. Но после Гренландии никто уже не доверял слухам от поселенцев. Викинги и их семьи так и не приплыли. Основатели колонии год за годом теряли земли и проигрывали в борьбе с дикой природой. Бьорнвин остался последним городом. И когда он падет, а в этом не сомневался никто, кроме господина Эрика и его двоюродного брата Лейфа, Винланд исчезнет.
Так шептались рабы-трэли.
Тихий и осторожный, беловолосый с детства, Тико рос среди истин, о которых нельзя говорить. Господин Эрик уже не мог зачать ребенка, но его скальд пел о будущих славных поколениях. Господин Лейф сражался пьяным, потому что трезвого его тошнило от страха. Но стихи прославляли его битвы со скелингами…
