– Как обычно, – сухо проговорила леди Ирма, – ты опьянен собственным легкомыслием. Хотя, Альфред, мозги у тебя все-таки есть. Я никогда не отрицала этого. Да, никогда. Но твой глубокий ум подвержен излишней легкомысленности. Я тебе говорю, что кто-то шнырял наверху, а ты и в ус не дуешь! Хотя в это время там, вроде бы, шнырять никто не должен был. Неужели ты по-прежнему ничего не понимаешь?
– Кажется, я тоже кое-что слышал, – вмешался Стирпайк, – я как раз сидел в коридоре на том самом месте, куда доктор предложил мне сесть, пока он будет обдумывать возможности моего трудоустройства. Я сидел, сидел – и вдруг услышал звук осторожных шагов. Конечно, меня разобрало любопытство, я прокрался вверх по лестнице, но там никого не было. Потому-то я и вернулся на свое место.
Впрочем, Стирпайк счел нужным умолчать об истинном положении вещей. Просто когда доктор беседовал с Фуксией, он решил не терять времени даром и как следует все осмотреть. В коридоре не было ничего интересного, потому он, не раздумывая, поднялся по ажурной лестнице на второй этаж, полагая, что там сейчас никого нет. Однако его чуткое ухо тотчас же уловило шаги за одной из дверей. Теперь стало ясно, что это была леди Ирма, которая услышала его шаги и встревожилась. Понятное дело, юноша не стал испытывать судьбу и поспешил вниз.
– Слышишь, что он говорит? – торжествующе повернулась женщина к брату. – Ты слышал?
– А как же, слышал, – тотчас отозвался Прунскваллер. – Да, в самом деле неприятно…
Стирпайк молниеносным движением пододвинул леди Ирме стул – на его лице была написана такая преданность, такое желание заботиться о ее удобстве, что невозмутимая хозяйка дома даже открыла от удивления рот.
– Ты, значит, Стирпайк… – рассеянно произнесла она, кончиками пальцев подбирая подол платья и осторожно опускаясь на стул.
– К вашим услугам, сударыня, – бойко ответил юноша. – Что бы я мог сделать для вас полезного?
– Боже мой, что за лохмотья на тебе? Что за лохмотья, мальчик?
– Мне ужасно неловко, что при первом знакомстве с вами я облачен в столь непотребные тряпки! – воскликнул паренек, прижимая ладонь к левой стороне груди, где находится сердце. – Разумеется, что как только вы подскажете мне, где можно достать приличную одежду, я с готовностью переоденусь. Мои тряпки кажутся тем белее жалкими, когда стоишь рядом с вами – на фоне вашего роскошного бархатного пла…
– Роскошного бархатного – хорошо сказано, ха-ха! – бесцеремонно прервал юношу доктор. – В самом деле, какой цветистый стиль!
– Ну Альфред, снова ты встрял! – воскликнула женщина с упреком. – Встрял, ведь встрял, а? Да, Стирпайк, завтра я постараюсь раздобыть для тебя более подобающую одежду. Ведь ты, насколько я понимаю, останешься у нас? Только вот где ты будешь спать? Кстати, где ты вообще живешь? Альфред, где он живет? Что ты хоть натворил? Лично я полагаю, что ничего страшного. Ведь я права?
– Ирма, дорогая, о чем ты? – удивился Прунскваллер. – Я тебя вообще не понимаю! У меня сегодня был невероятно трудный день, я удалил человеку камень из желчного пузыря. Устал – у нас, врачей, вообще невероятно нервная работа. Под конец решил поиграть на скрипке. И вот – на тебе! Никакого отдыха, ха-ха…
Однако госпожа Прунскваллер, как видимо, не слишком обращала внимания на стенания и жалобы брата. Заодно она напрочь забыла о так беспокоивших ее шагах наверху. Теперь ее вниманием полностью завладел Стирпайк.
– Насколько я понимаю, ты хочешь работать у нас? – осведомилась сестра доктора, внимательно глядя на паренька сквозь стекла очков.
– Именно так. Работать у вас – мое горячее желание! – тут же пылко подтвердил поваренок.
– Но почему? Скажи, почему?
– Осмелюсь сказать, что я руководствуюсь чувством здравого смысла. И некоторыми другими соображениями. Мне кажется, что именно в этом доме, хозяева которого столь внимательные и культурные люди, я смог бы проявить себя наиболее полно. Впрочем, есть и другие мотивы, о которых мне не хотелось бы говорить…
– Ха-ха, складно говоришь! Не хватало только вспомнить что-нибудь типа «в метафизическом плане» или «с точки зрения банальной эрудиции», – язвительно вставил доктор. – Но вот что подсказывает мой рассудок, молодой человек. Вы просто решили воспользоваться первой попавшейся возможностью и улизнуть от Свелтера и тех неприятных обязанностей, которые вам, без всякого сомнения, приходилось выполнять на господской кухне. Я прав?
– Верно, – подтвердил Стирпайк мрачно.
Искренний ответ так обрадовал доктора, что он, залпом выпив очередной стакан коньяка, взволнованно заходил по комнате. Ему никогда еще не приходилось сталкиваться со столь блистательной смесью подхалимства и открытости, лжи и откровенности, изворотливости и детской непосредственности.
Впрочем, сестра доктора тоже в душе была довольна новым знакомством, хотя виду не показала. Госпоже Ирме не с кем было пообщаться из более-менее приличных людей: герцогиня была крайне неразговорчивым человеком, даже нелюдимым, герцог отвечал на все вопросы сестры лекаря односложно, а его сестры и вовсе игнорировали Ирму, очевидно, полагая, что она – не их поля ягода. Не идти же ей болтать на кухню с судомойками! А этот молодой человек далеко пойдет.
Рассуждения доктора Прунскваллера шли примерно в том же направлении – по роду службы ему целыми днями приходилось мотаться по замку и его окрестностям, контактировать с десятками людей. Но в основном это были неинтересные собеседники – даже симптомы своих болезней они излагали скупым и невыразительным языком, что уж там говорить о содержательной и интересной беседе!
Ирма же думала – в самом деле, паренек ладный; ей было приятно, как Стирпайк вовремя пододвинул ей стул и что он похвалил ее платье. Не нравились женщине только глаза Стирпайка – они были хитроватыми и, как ей казалось, в них светилась насмешка над окружающими. Впрочем, с этим можно было смириться, да и Ирма не была уверена, что она не ошиблась.
Как и Альфред Прунскваллер, его сестра была умна и сообразительна, но ум ее, как и ум почти любой женщины, был отягощен суевериями. Инстинктивно она сумела угадать острый ум юноши – а женщины, как известно, всегда тянутся к ясному рассудку. Ирма Прунскваллер уже вышла из того возраста, когда выходят замуж. В свое время она могла бы обзавестись семьей, но ее суровость заставляла робеть и отступать потенциальных женихов. Однако унылое одиночество, как выяснилось, было не слишком приятной вещью в жизни.
Случилось так, что в момент, когда Стирпайк обследовал второй этаж дома доктора, его сестра как раз погрузилась в воспоминания. Остановившись у большого овального зеркала, леди Ирма смотрела на себя и думала – хорошо ли, что ее жизнь пошла именно так, а не иначе? Вообще-то, думала женщина, все могло быть куда лучше. Она достойна большего. При этом она старалась не замечать, что у нее слишком длинная шея, тонкие бледные губы и острый птичий нос, глубоко посаженные глаза, не слишком приветливо смотрящие на мир. Да и волосы уже начали седеть. Еще не все потеряно, думала Ирма и вспомнила вычитанную в каком-то романе фразу: «Моя весна еще придет!» И все-таки, не много комплиментов она слышала за свою жизнь…
