— Ну хорошо, — процедил он. — Допустим. Ты не хочешь быть Верховным светлых. Возмутительно. Ну ладно. Но кем ты хочешь быть?
— Я… — Сэмми опустил взгляд.
— Ты? — поторопил Лайтвуд спустя минуту.
Я затаила дыхание.
— Да мало ли! — краснея, произнес Сэмми. — В мире столько всего! Путешествия, наука… музыка, в конце концов.
— Музыка? — выгнул бровь Лайтвуд. — Ты отказываешься от того, чтобы когда-нибудь стать Верховным, ради музыки? У нас пианино на первом этаже стоит, иди играй. Кто против?
— Я не об этом! — вспыхнул Сэмми. — Я просто… хочу выбора, понимаешь?
— Выбора? — Тоном Лайтвуда можно было забивать гвозди. Он сел и закрыл рукой лицо. Голос звучал глухо, когда Лайтвуд заговорил: — Ты хочешь выбора. Ага. И что же ты будешь со своим выбором делать?
— Не знаю! Что угодно! Может… попутешествую. Или… поживу немного при дворе.
— При дворе? — Лайтвуд посмотрел на Сэмми через щель между пальцами. — Ты хочешь пожить при дворе? Зачем тебе туда? Там одни лизоблюды и бездельники.
Сэмми покраснел, как помидор.
— Ну… не все же. Почему сразу… Нормальные тоже есть… И его величество давно предлагал.
— Что он тебе предлагал? — нахмурился Лайтвуд, всматриваясь в лицо Сэмми.
Сэмми стал еще краснее, хотя краснее, кажется, было стать невозможно.
— Присоединиться к нему… к его двору... Там можно было бы заняться… наукой. Или… музыкой. Или искусством. Путешествовать… Делать другие… вещи. Много чего делать.
Сэмми замолчал, опустив взгляд. Щеки у него были такими красными, что я еле сдерживала смех. Только переводила взгляд с него на Лайтвуда, затаив дыхание.
— Триединый, — наконец выдавил Лайтвуд, откинувшись на спинку кресла. — Я начинаю понимать мою мать.
— Что? — переспросил Сэмми.
— Иди отсюда, — махнул рукой Лайтвуд. — И… собирай вещи. И пиши! А то уши надеру и тебе, и твоему выбору, не посмотрю, что… В общем! Ты меня понял! Трединый, — проворчал Лайтвуд, когда счастливый Сэмми обнял сначала его, потом меня, а потом вынесся за дверь. — Триединый, это слишком. Бенджамин… Он совсем не предназначен для того, чтобы быть Верховным, слишком импульсивный. Хотя… он добрый мальчик. Это многое значит.
Я уткнулась в шитье. Не буду ему говорить, что Бенджамин недавно сам превратил Билли Брайта, который доставал его в школе, в картофелину — и без моей помощи! Ну и про то, что Бенджамин слишком уж интересуется темными гримуарами, тоже не буду говорить.
Вдруг все еще обойдется?
И вообще — я здесь не причем!
— Медея, — позвал Лайтвуд.
— Да, дорогой?
Он встал и подошел ко мне.
— Ты ведь никогда не вышиваешь. Знала, что Сэмми хочет мне сказать? Пришла насладиться?
— Не понимаю, о чем ты.
— Или проследить, чтобы я не наломал дров?
— Ты подозреваешь меня в добрых намерениях? — я приложила руку к груди. — Вот уж не думала, что услышу такое от мужа. Ты ранил меня в самое сердце.
— Скажи еще, что это не ты устроила Ребекке и Готфриду случайную встречу.
Разумеется, я. Но намерения у меня были самые зловредные: я хотела, чтобы Ребекка снова упала с головой в свои... приключения и потеряла покой. Могу я сделать подарок свекрови или нет, в конце концов? Ребекка меня до сих пор недолюбливала, не хотелось ее разочаровывать.
— Не понимаю, о чем ты, Лайтвуд, — откликнулась я, бессмысленно тыкая иголкой в ткань. И как светлые только могут заниматься этой ерундой?
Он наклонил голову.
— Сколько мы должны прожить, чтобы ты стала называть меня по имени?
Я запрокинула голову. На языке вертелось около сотни вариантов для того, чтобы съязвить.
— Райан.
Он улыбнулся и наклонился, чтобы меня поцеловать. И я ответила, даже не пытаясь сделать вид, что против.
Спустя несколько дней мне в голову пришла идея сварить яд, который бы туманил сознание, делал человека мягким, податливым, добрым и легковерным, как последний влюбленный светлый. Хитрость этого яда состояла в том, что он действовал постепенно, проникал в самую суть личности и менял ее до неузнаваемости. Как… влюбленность. Обнаружить его было практически невозможно, а основным ингредиентом для приготовления была всего-то вытяжка из корня мандрагоры. Яд был прост в изготовлении, а потенциал использования и возможный вред — колоссальным! Любые веревки можно было вить из человека, если дать ему выпить этого яда.
И за это меня внесли в Книгу Теней. В третий раз. Никто до сих пор не удостаивался такой чести: быть упомянутым трижды.
Так-то!
***
Первенца я рожала в муках. В ту ночь разразилась жуткая буря, ветер сгибал деревья, молнии сверкали, а от грома закладывало уши.
В комнате пахло кровью, а повитуха, едва перерезав пуповину и взглянув на ребенка, с криками выбежала за дверь. Я подозревала, что эту сцену, заплатив повитухе сверх положенного ей жалования, подстроил Лайтвуд, но все равно было приятно.
— Как мы его назовем? — спросила я.
Лайтвуд, впервые взяв нашего крохотного сына на руки, бережно покачивал его, завернутого в пушистое черно-белое одеяльце. От этой картины у меня внутри что-то замирало и вздрагивало.
— Для этого сначала нужно понять, темный у нас родился или светлый, — пожал плечами он.
— Конечно, темный! — возмутилась я.
А были сомнения?
— Откуда ты знаешь? — нахмурился Лайтвуд и открыл от удивления рот. — Медея! Ты что-то сделала?
Всего один маленький ритуальчик! Он же не думал, что я пущу это на самотек?
Ну, может, в следующий раз, я рожу для него светлого, который даже станет Верховным. Или нет. Кто знает, ведь у темных, у светлых и даже у детей есть свободная воля. Кто бы мог подумать.
— Райан?
— Что? — спросил он, не отрывая нежного взгляда от новорожденного сына, который заворочался и захныкал во сне.
— Обещаю портить тебе жизнь до конца наших дней, дорогой.
— Взаимно.
Взглянув на меня, он ухмыльнулся.
Как-то… недобро.
По-темному.
КОНЕЦ
