— Там вас просят к телефону, Константин Георгиевич. Ваш помощник. Он говорит, что это очень срочно.
— Извини, Олег, я сейчас, — Величко грузно поднялся из-за стола и вышел вслед за официантом.
По дороге к стойке администратора, где стоял телефонный аппарат, Величко сосредоточенно думал. И понимал, что сейчас ему придётся выбирать. Совсем, как тогда, три месяца назад, когда Совет разделился. Тогда за этим разделением стояли два друга. Литвинов и Савельев. И, чего уж скрывать, Литвинов всегда нравился Величко больше. Мельников прав — Савельев идеалист. А идеалистов прагматичный Величко недолюбливал. Он считал, что вся история человечества, с незапамятных времен являлась прямым подтверждением тому, что нет ничего страшнее, когда кто-то ставит идею выше всего. Самые страшные войны и революции совершались именно за идею, а вовсе не из-за денег и территорий, как ошибочно думали некоторые. А вот Литвинов — тот был материалистом. Умным, хитрым и расчётливым. Такие редко совершают необдуманные поступки, да и жертв от их правления всегда меньше. Ведь, чего стоит та сотня людей, чуть не погибших из-за интриги Литвинова на карантине, против полутора миллиона, подчистую стёртых законом, который пропихнул Савельев во имя великой идеи спасения остатков человечества. Да ничего не стоит, даже сравнивать смешно. Детские игры, не более.
Но тем не менее, и закон тот Величко поддержал, хотя и спорил с Савельевым до последнего. (Ещё неизвестно, приняли бы его, если бы Величко сам первым не поднял руку в том историческом голосовании.) И тогда, в том противостоянии два месяца назад, принял сторону Савельева. Не без колебаний. И не без влияния Ледовского. Но поставил на идеалиста Савельева, а не на прагматика Литвинова. Несмотря на свои убеждения и наплевав на личную антипатию. По одной причине. Савельев всегда на первое место ставил Башню. Не своё личное благополучие, не свои амбиции и выгоды. А именно Башню. Да, он готов был жертвовать многим и многими. Но в первую очередь, он готов был жертвовать собой. А вот Литвинов — тот работал на себя. Только на себя. И это тогда оказалось решающим. И Величко до сих пор считал, что поступил верно.
И вот — снова выбор. Мельников или некто — то ли Рябинин, то ли Ставицкий, а, может, и вовсе кто-то третий, который пока ещё совсем в тени, прячется, прикрывается этими двумя. И здесь тоже надо отбросить личное — нравятся, не нравятся — это не те категории, которыми он сейчас должен руководствоваться. Тут главное — понять.
Величко вспомнил лицо Мельникова, когда тот кричал на Совете про людей, которые не могут ждать. Больных людей. Умирающих людей. За которых тот отвечал. Как глава сектора здравоохранения. Как врач. И Величко показалось, что он понял истинные мотивы Мельникова. Всё, что он о нём знал, говорило именно об этом. Прежде всего Олег был врачом. Для которого высшая ценность — жизни людей. А потому не будет Мельников так грубо драться за власть, не власть его привлекала. И не свои выгоды. Мельников тоже, в некотором роде был идеалистом и фанатиком. Просто у него были немного другие идеалы, чем у Савельева. И Величко понял, что уже принял решение.
— Что там у тебя, Слава? — Величко взял трубку, подождал пока официант отойдёт подальше. — Говори.
— Извините, что отрываю вас, Константин Георгиевич, — раздался немного смущённый голос Дорохова.
— Так что там, — нетерпеливо перебил Величко. Он прекрасно знал, что Дорохов по пустякам беспокоить его не будет. — Выкладывай, Слава.
— Тут в вашей приёмной Руфимов…
«Всё интересней и интересней, — подумал Величко, сразу же припомнив странное поведение на заседании Совета главы энергетического сектора. — Этому-то что надо?»
— Понимаете, Константин Георгиевич, — продолжил Слава. — Я ему объяснял, что вы уже ушли, и что лучше бы завтра. Но он настаивает.
— Ну раз настаивает, Слава, — Величко вдруг улыбнулся сам себе. — Значит, придётся встретиться. Скажи ему, в каком я ресторане. Пусть подходит сюда, если что-то срочное. Я предупрежу, чтоб его провели ко мне.
— Сейчас сюда придёт Руфимов, — начал Константин Георгиевич без предисловий.
Мельников удивлённо поднял брови.
— Руфимов?
— У него что-то срочное, Олег. Настолько срочное, что он поднял на уши весь мой офис, вынудив их связаться со мной.
Мельников помолчал.
— Вы хотите, чтобы я ушёл?
Величко помедлил. Что ж, похоже времени на раздумья у него нет. Выбор надо делать здесь и сейчас. Тем более, что, по сути, он его уже сделал. Не мог Мельников всё это выдумать, слишком сложно и нелогично. Вовсе незачем городить этот огород с детьми, ставшими свидетелями случайно, с пропавшими стаканами. Хотел бы подставить Рябинина, сделал бы это проще и изящнее. Без всего этого авантюрного антуража. А значит кто-то в Совете отчаянно рвётся к власти, не останавливаясь ни перед чем. И одному Величко тут не справиться. Нужен союзник.
Он прикрыл глаза и ещё раз мысленно вызвал в памяти картину недавнего заседания. Прошёлся по лицам — мрачный и закрытый Рябинин, откровенно растерянный Соколов, глава сектора связи, слишком слабый, чтобы что-то предпринять, туповатый и вечно пытающийся неуместно сострить Богданов, погружённый в свои заботы Звягинцев, смущённый Ставицкий, постоянно протирающий свои нелепые очки…
— Нет, Олег. Я думаю, что ты прав. Кто-то затеял очень нехорошую игру. И нам с тобой надо держаться вместе. А потому я хочу, чтобы ты остался и присутствовал при этом разговоре. Мне кажется, что у Руфимова есть какая-то информация, которая позволит нам пролить свет на то, что происходит. Но пока мы ждём Марата, я тоже могу кое-что рассказать. И да, это тоже о Ставицком…
И не дожидаясь какой-либо реакции со стороны Мельникова, Величко начал свой рассказ о вчерашнем неожиданном посещении вдовы инженера Барташова.
— Улики косвенные, сам понимаешь, но твоя информация плюс моя информация — это уже что-то.
Лицо Мельникова осталось непроницаемым, не дрогнул ни один мускул. Но Величко всё равно уловил, что он расслабился, выдохнул.
— Спасибо, Константин Георгиевич, — просто сказал он.
— Пока не за что, — буркнул Величко. — А отбивную ты зря не попробовал. Здесь умеют готовить мясо. Поешь, Олег.
Мельников кивнул, взял приборы и стал есть.
