Неясыть дернула меня за рукав.
— Очнись!
Я обернулась к ней. Выглядывая в бойницу, она посылала стрелу за стрелой в сторону врага. Возле ближайших орудий лежали по двое трое поверженных ее стрелами воинов. Но к ним на смену спешили другие, а рядом с метательными машинами стояло еще много огненных бочек.
— У меня кончаются стрелы, — сказал Неясыть, сосредоточенно натягивая тетиву.
— Я сейчас!
Не зная пока, где раздобыть стрелы, я бросилась к лестнице. На меня вдруг посыпался огненный град: снаряд просвистел прямо над моей головой и вскоре обрушился в метрах пяти от меня. Горящая лава устремилась ко мне. Я спрыгнула с лестницы и помчалась что есть мочи вдоль стены, убегая от огня и отыскивая арсенал. Но вдруг что-то темное, совсем не заметное среди дыма и копоти, попало мне под ноги. Я упала, перелетев через обуглившийся труп горожанина, и приземлилась весьма неловко. В ужасе я отползла от него, но тут заметила рядом с ним полный стрел мешок. Вскочив на ноги, я тут же с криком рухнула на землю: правая нога была сломана, ее тотчас охватила нестерпимая боль, которая вскоре начала разливаться по всему телу. Ко мне подскочила Троя. Она запрыгала вокруг меня, поняв, что я не могу встать, и жалобно заскулила. Ее белая шерсть стала темно-серой от сажи, витавшей в воздухе. Помочь мне никто не мог, все, кто еще был жив, прятались от огня.
— Троя! Возьми этот мешок. Там стрелы. Отнеси их Неясыти. Вон туда. Скорее! Я сумею встать, не беспокойся за меня. Ну, же!
Собака повиновалась. Схватив зубами тесемку на мешке, она затянула его, и поволокла свою нелегкую ношу к лестнице. Я закрыла глаза, их выедал дым. Слезы катились по щекам сами собой от боли, от обиды и отчаянья. Я задыхалась, горло пересохло. Неподалеку я увидела груду камней, сваленных здесь совсем недавно и предназначенных для того, что быть сброшенными на головы врага, но так и непригодившихся. Они могли бы служить памятником нашей теперешней беспомощности, мрачным монументом поражения. С трудом перевернувшись на живот, я поползла к этому сомнительному укрытию.
Боль пронзала тело до самого мозга. Я очень медленно продвигалась вперед, поминутно останавливаясь на передышки. Не сразу я заметила и то, что свист прекратился и теперь слышались лишь крики и причитания. Ко мне на встречу из-за камней вышла какая-то белая фигура. Это был жрец. К счастью, невредимый.
— Абарис, — произнесла я, и удивилась, услышав свой сиплый голос, — что это за чертовщина?
— Греческий огонь, — сказал он.
— Это ужасно… Просто чудовищно… Столько погибло… На моих глазах…
В горле стоял сухой ком, говорить было больно.
— Что с тобой? — спросил жрец.
— Я сломала ногу. А где старейшины?
— Я успел их проводить в подвалы развалин. Думаю, они уже вещи пакуют.
— Помоги мне подняться. Кажется, обстрел прекратился.
Превозмогая боль, мне удалось подняться на одну ногу и, опираясь на жреческое плечо, добрести до ближайшего укрытия.
Что творилось в городе не поддавалось никакому описанию. Сотни смертей оплакивалось сотнями голосов. Отовсюду слышались причитания, проклятья, стоны, крики и ругань. Мимо нас промчалось стадо обезумивших оленей. Дым все еще висел над городом, догорали черные лужи. Немногие из тех, кто не пришел в полное отчаянье, забрасывали их землей. Горели дома, огонь разносился и по уцелевшим крышам.
Добравшись до подвала под развалинами, мы узрели картину активных сборов. Старейшины собирались в дорогу. На все это умиротворенно взирал Печор. Мне показалось, что все эти баулы он грузить на свой челн не собирался. Ему тоже досталось во время обстрела: край его одежды был подпален.
Усадив меня на стул, Абарис принес воды. Я напилась и спросила его:
— У меня такое же черное лицо, как у тебя?
— Еще чернее, — позволил он себе усмехнуться.
Вскоре явилась и Неясыть. Вид у нее был возбужденный, на фоне прокопченного лица ее глаза так и горели. За ней влетела пребывающая в таком же состоянии духа Троя.
— Они стоят у стены с белым флагом, — произнесла шаманка и, выхватив у меня из рук кувшин с водой, принялась жадно пить.
Я взглянула на Абариса:
— Послы?
— Не иначе, — ответил он.
— Они будут предлагать нам сдаться. Это очевидно. Город разрушен…
— Останься здесь, я пойду на стену.
— Я с тобой!
— Каким образом?
— Черт! Я забыла! Нога…
— Что с твоей ногой? — спросила Неясыть.
— Сломана…
— Дай посмотрю.
Я знала, что она умела лечить, но не думала, что мне придется испытать на себе ее методы лечения. Резким движением она разрезала мой окровавленный сапог и откинула его в сторону. Вид торчащей из кожаных штанов острой косточки заставил меня прийти в ужас и завыть:
— Черт! Не могу смотреть на это!
Моя врачевательница взглянула на меня с укором и слегка скривила рот:
— Когда больно, обычно зовут маму, а ты почему-то всегда призываешь черта…
Я закрыла глаза и приготовилась к худшему. Руки ухватили края каменного табурета так сильно, что заломило в суставах. Зубы сжались и даже заскрипели. Как бы ни вынослив и крепок был мой нечеловеческий организм, боли я боялась очень сильно, особенно, когда знала, что она вот-вот должна случиться. В таком напряжении я провела несколько минут. Так мне показалось. Но так и не дождавшись острых болевых ощущений, приоткрыла глаза. Шаманка стояла возле меня, опираясь на свой лук и ухмыляясь.
— Что? Я безнадежна? — спросила я ее.
— Ты здорова.
— Как?
Тут я все-таки решила взглянуть на свою рану. Кости не было видно, кровь остановилась. О переломе свидетельствовала лишь дыра в моих роскошных оленьих штанах. При всем при этом я не ощутила даже прикосновения к своей несчастной ноге.
— Невероятно, — удивилась я.
Неясыть пожала плечами и собралась повернуться и уйти, но я остановила ее:
— Постой! Я хочу тебе сказать кое-что. Присядь.
Но она не стала садиться, а снова остановилась напротив меня, опершись на лук.
— Что ты хочешь мне сказать?
— Я хочу сказать, что если ты все еще считаешь себя чем-то обязанной мне, то я так не считаю. Я так и раньше не считала, и вообще никогда. Я очень благодарна тебе за все то, что ты сделала. И ты вовсе не обязана участвовать в этой войне, и не должна больше рисковать своей жизнью. Я освобождаю тебя от твоего обещания и хочу, чтоб ты уплыла вместе с Печором и старейшинами…
— А ты? — спросила она, перебив меня.
— Я нет. Я — до конца…
— Так и я тоже.
— Погоди…
— Нет, госпожа наместница! Позволь и мне сказать. На этой войне я не наемница. В ней я на стороне тех, за кем правда. А правда у тех, кому принадлежит эта земля, у тех, кто родился здесь. Как я. А со старейшинами нужно уплыть тебе.
