Сразу забыл бы про свою зайчиху!
Я просто восхитительна…
А может, вернуться в деревню?
Хотя… нет!
Зайка может вернуться тоже — и я опять потеряю любимого! А я не хочу! Райшен должен быть моим! Обязан! Я ведь лучше, я красивее, сильнее, я женщина — настоящая! А это соплюха даже поцеловать себя не дает, нельзя до совершеннолетия!
А ведь скоро она… да, уже скоро…
И тогда они с Райшеном смогут…
НЕТ!!!
Не отдам!
Он мой и только мой!
Свистнула под когтями тонкая ткань платья… жалость какая! Я что — начала терять контроль над зверем?
Конечно, нет. Я сильная, я умная, я справлюсь! А это — так, мелочи…
Но противные когти никак не хотели убираться на место…
Колин.
Дайрин поджидала меня у выхода из часовни.
— Мой лойрио…
— комнаты готовы?
— Да, господин… я приготовила для вас комнаты в северной башне.
— Нет.
— Мой лойрио?
— Вы приготовите для меня покои моей матери.
— Н–но… лойрио Ройл…
— Он там живет?
— Н–нет…
— тогда пошла вон и чтобы через час покои были готовы.
Я распоряжался как можно жестче, чувствуя, как клокочут в груди непролитые слезы. Таким девкам только разреши… Марго, спасибо тебе.
А еще… та девушка из леса. Рядом с ней Дайрин — вульгарная девка, какой и является, но я мог бы повестись на ее прелести, мог бы… а теперь нет.
И мамы нет…
Горло перехватывает и безумно хочется кого‑нибудь уничтожить. Разорвать голыми руками и чтобы по пальцам струилась алая кровь.
Не знаю, что отражается на моем лице, но Дайрин как‑то смешно всхрюкивает — и быстро скрывается с глаз долой, а я остаюсь стоять…. Больно, как же больно…
— Колин?
Голос знакомый. Я поворачиваюсь — и натыкаюсь взглядом на ядовито–зеленое платье — и такие же ядовитые и зеленые глаза.
— Лайри Элерия…
— Ишь ты, помнишь меня, значит?
— Вас, лайри, забыть невозможно, — меня чуть отпускает.
Элерия Фарле, лайри бог весть в каком поколении, стерва и гадина, старая болотница, которую тихо ненавидит половина соседей, а вторая так же тихо обожает.
Отец принадлежал ко второй половине, мама к первой. Элерия ей не понравилась из‑за грудости и бесцеремонности, а Элерия не терпела мать за глупость и мягкотелость.
Я же…
Я Элерию любил, как и отец, понимая, что под иголками прячется весьма умная женщина, которой нелегко пришлось в жизни. Муж — пьяница и гуляка, один из сыновей балбес, правда, остальные шестеро детей радуют, но она выдержала все и сейчас наслаждается семейным уютом, а мамы уже нет…
Горло опять перехватывает и перед моими глазами возникает фляжка.
— Один глоток, не больше.
Я послушно прикладываюсь к горлышку.
Ох, Р–раш!
В горло словно жидкого огня плеснули. Такой мерзости я никогда не пил. Огненная дрянь попадает не в то горло, я принимаюсь дико, до слез, кашлять — и вдруг обнаруживаю, что слезы текут сами по себе, те, которые я так и не смог пролить в храме. а потом Элерия цепко хватает меня за руку и ведет обратно в храм, только в на этот раз к гробу не подводит.
Мы садимся в углу — и я сползаю на пол и утыкаюсь ей в колени, а старуха гладит меня по волосам и приговаривает что‑то утешительное.
На скамью рядом с ней вспрыгивает моя зайка, и Элерия одной рукой гладит ее, а второй — меня и приговаривает что‑то ласковое. Проходит не меньше десяти минут, прежде чем у меня получается успокоиться. Зеленые глаза смотрят насмешливо.
— что, полегче?
— д–ад…
— Теперь еще нос вытри. Вот так, умница…
— Вы со мной, прямо как с маленьким…
— А ты и не старше моих внуков, — Элерия насмешливо–спокойна.
— а чем вы меня напоили?
— Спиртом, настоянным на хрене, плюс там еще мед и красный перец. Отличная вещь, мертвого на ноги поднимет.
— Если умру — напоите?
Я уже даже могу шутить. Или пытаюсь…
Элерия шуток не принимает, зеленые глаза вмиг становятся серьезными.
— Ройл на это сильно надеется, каждый день молится о твоей смерти. Осознаешь?
— знаю. Но и не приехать не мог.
— Это правильно. Знаешь, мать твоя, хоть и не стоило б так — была тряпка тряпкой.
— не надо так…
— А как? Ты учти, не сможешь этого принять — и дальше разбираться не получится. Она у тебя без опоры жить не могла, вот только столб ей гнилой попался. Ройл — мразь последняя…
— она это поняла, но поздно было.
— Да уж. Ларка дурой не была, но и уберечься у нее не получилось.
— Это я виноват…
И получаю сильный подзатыльник.
— Балбес! Ларка ко мне приезжала, где‑то за полгода до смерти. Думаешь, почему я здесь?
А действительно, почему?
— Мне бы дня три побыть, да уехать, а я тут уже шестой день, Ройлу жилы мотаю. А все потому, что пообещала…
— Что?
Элерия прищурилась — и пред Колином словно наяву плывет картина.
Две женщины, одна пожилая, но не утратившая боевого задора, в обожаемом ей зеленом. Вторая — родная и любимая, все бы отдал, чтобы она жива была. Бледная, худая, едва не шатающаяся от ветра, с синяками на запястье, которые ловко прячет под одеждой, но обмануть все равно не получается.
— Лайри Элерия, я прошу меня простить…
— Считай, выпросила. Еще что?
— вы моего мужа любили, я знаю…
— Гарт мне как сын был.
— и он вас тоже любил. И Колина… Лайри Элерия, ради его памяти!
Женщина сползает на пол, пытается поцеловать руку, украшенную изумрудами. Элерия кое‑как возвращает ее на место.
— прекрати сопли распускать. Говори по делу.
— Лайри Элерия, мой муж… я боюсь, что он меня убьет.
— Раньше бояться надо было.
— Да… я чудом вырвалась. Он в отъезде, у него какие‑то дела с островитянами…
— И?
— у меня к вам просьба.
— Ну?
— помогите Колину. Прошу вас…
— Интересно, чем?
— Сейчас мальчик у моего кузена, у Филиппа. Но рано или поздно он вернется. Я прошу вас, если меня не станет, расскажите ему обо всем, что здесь происходило. Вы же все видите, шила в мешке не спрячешь…
