Голова статуи лежала в двух шагах от постамента, но так заросла мхом и плесенью, что нельзя было разобрать, кто это.
— Расскажи мне о Кулбагархе, — попросил Джориан, помогая охающему Карадуру слезть с осла.
Пока Джориан стреноживал животных на заросшем высокой травой разрушенном дворе и стряпал незатейливую похлебку, Карадур рассказывал:
— Этот город восходит к царству Тирао, которое существовало некогда на землях нынешней Мальванской империи. Когда последний царь Тирао Вражжа Дьявол взошел на престол, он первым делом поспешил убить всех младших братьев, чтобы никто не мог отнять у него трон. Позднее эти убийства стали в Мальване делом обычным и ныне почитаются как освященная годами традиция. Но во времена Вражжи — более тысячи лет назад — эта идея породила множество кривотолков.
Один из братьев, Нахарью, прослышав о неминуемой смерти, собрал верных людей и бежал в дебри Комилакха. Они долго шли на восток, пока не набрели на древние развалины — вот на этом самом месте. Однако найденные ими руины занимали не такую большую площадь, как те, что перед нами, и сильнее подверглись разрушению: древний город простоял заброшенным намного дольше, чем какие-нибудь тысяча с небольшим лет, прошедшие после падения Кулбагарха.
Никто из спутников царевича Нахарью не знал, какой город стоял прежде на месте этих развалин, хотя некоторые полагали, что в нем жили змеелюди, откочевавшие затем в непроходимые джунгли Бераоти. Среди убогих руин стоял ветхий, заросший мхом алтарь, а за алтарем — полуобвалившаяся статуя, настолько поврежденная непогодой, что невозможно было разобрать, кого она изображала. Одни угадывали в ней обезьянца, так как обезьянцы испокон веков жили в Комилакхе и несколько раз попадались на пути отряда. Другие считали, что статуя изображает никакую не обезьяну, а скорее паука или каракатицу.
При царевиче находился жрец Крадхи-Хранителя, призванный помогать его спутникам отправлять свои религиозные нужды. Нахарью казалось, что главное для беглеца — остаться в живых, а посему если кому-то и стоило возносить молитвы, так это Крадхе. Современный богослов может возразить, что Варну, Крадха и Ашака всего лишь лики, или ипостаси, одного и того же верховного божества, но в те давние времена мыслители еще не достигли подобных вершин понимания метафизических тонкостей.
В первую же ночь, проведенную в развалинах, этому жрецу по имени Эйонар приснился сон. По словам жреца, во сне ему явился бог, которого изображала полуразрушенная статуя. Эйонара засыпали вопросами: на кого похож бог — на человека, обезьяну, тигра, краба или кого другого; но как только жрец попытался описать внешность бога, то побледнел и стал так заикаться, что ни слова нельзя было разобрать. Когда люди увидели, в какое смятение приводит почтенного жреца одно воспоминание об образе этого бога, они умерили любопытство и спросили, чего же хочет от них бог.
И Эйонар поведал, что бога зовут Марагонг и он действительно бог народа, населявшего когда-то разрушенный ныне город, что он верховное божество Комилакха и плевать хотел на жрецов Тирао, которые утверждают, будто миром правит святая троица. Комилакх принадлежит ему; остальные боги, хоть и претендуют на всемирное господство, почитают за лучшее с ним не связываться. Поэтому для переселенцев Нахарью будет лучше, если они станут молиться ему, Марагонгу, и забудут об остальных богах.
Затем выяснилось, что Марагонг требует чрезвычайно варварских и кровавых жертвоприношений: предназначенного в жертву нужно было положить на алтарь и заживо содрать с него кожу. Марагонг объяснил Эйонару, что, поскольку он вот уже несколько тысяч лет лишен возможности вкушать страдания жертв и близок к голодной смерти, им следует не мешкая отправиться на поиски жертвы, с которой будут сдирать кожу.
Нахарью и его люди встревожились: в Тирао давно отказались от подобных обычаев, и они не испытывали никакого желания возрождать человеческие жертвоприношения, а тем более умертвить одного из своих соратников таким неделикатным способом. Итак, они стали держать совет; долго они спорили, а потом жрец Эйонар сказал: «Извольте, Ваше Высочество, я придумал, как ублажить могущественного Марагонга и сохранить в целости наши шкуры. Давайте пойдем в лес, поймаем обезьянца и принесем его в жертву указанным способом. Потому что хоть обезьянцы и глупее людей, все же стоят на довольно высокой ступени развития и так же остро чувствуют боль, как всякий человек. И раз Марагонг питается страданиями своих жертв, обезьянец придется ему по вкусу не меньше, чем один из нас».
Товарищи Нахарью признали, что жрец говорит дело, и тут же снарядили охотничью экспедицию. После того, как обезьянец был принесен в жертву, Эйонару во сне явился Марагонг и сказал, что вполне доволен подношением и что пока беглецы из Тирао приносят жертвы, он, Марагонг, будет оказывать им свое покровительство. Так и повелось. За время правления Нахарью и его сына, носившего то же имя, люди расплодились и на развалинах древнего безымянного города построили Кулбагарх.
Тем временем знатные люди Тирао, доведенные до отчаяния гнусными преступлениями Вражжи Дьявола, решились отправиться на поиски царевича, который мог бы возглавить восстание против их суверена. Они потерпели неудачу, потому что Вражжа под корень уничтожил всю родню, казнив даже троюродных и четвероюродных братьев и подослав убийц к тем, кто бежал в Новарию и другие варварские страны.
Однако в конце концов бунтовщики обнаружили в пустыне Федиран предводителя кочевников по имени Вагиф, в жилах которого текла одна тридцать вторая часть тираоской королевской крови. Заговорщики предложили ему захватить Тирао и стать царем вместо Вражжи. Вторжение прошло без сучка, без задоринки, потому что почти вся армия Вражжи разбежалась. Вскоре Вражжа был убит весьма любопытным способом, который приводит меня в такое смятение, что я не в состоянии его описывать, — и Вагифа короновали на царство.
Но надежды сторонников Вагифа не оправдались: он оказался ничуть не лучше Вражжи. Едва взойдя на престол, новый царь приказал арестовать весь цвет тираоской знати и сложить из их голов пирамиду на главной городской площади. Напугав до смерти остальных дворян и тем самым, как ему казалось, приведя их в состояние полной покорности, Вагиф следующим указом повелел высыпать содержимое сокровищницы на пол тронного зала. Созерцание несметных богатств лишило Вагифа — который всю свою жизнь, проведенную в пустыне, был голоштанным воришкой и почитал за счастье, если ему перепадала серебряная марка, — последних остатков разума. Когда его нашли, он сидел на куче золотых монет, подбрасывал в воздух драгоценные камни, хохотал и гукал, как грудной младенец.
