— Сколько мне еще повторять тебе, что мы не любовники. И все эти твои "и хочется, и колется" я даже слышать больше не хочу?
— Но…
— Шельм, с такими вещами не шутят, тем более с любовью, когда ты это поймешь?
— Но я же шучу лишь со своею. Моя любовь, что хочу, то и делаю!
— И моя. С моей ты тоже шутишь.
— Ты же меня не любишь!
— Но могу полюбить. И хватит об этом.
— Ты пошутил?
— Нет.
— Плохо.
— Вот и я думаю, что ничего хорошего.
— Так что там со взглядами?
— Да, глупости они там себе нафантазировали.
— А конкретнее?
— Вы мне с Веровеком душу растравили тем разговором про принцесс, вот я и примерялся.
— К чему? — Шельм все же повернул голову и заглянул ему в глаза.
Лекарь тяжко вздохнул. Перехватился поудобнее и коротко ответил:
— К тебе.
— А чего ко мне примеряться-то?
— Да, вот все думал, хотелось бы мне тебя съесть вместо куриной ножки с жареной картошечкой, к примеру.
— И как?
— Съесть — точно нет. Все остальное — не знаю.
— А все остальное, это что?
— Облизать тебя в некоторых местах я бы не отказался, — с какой-то совсем не шуточной задумчивостью во взгляде отозвался Ставрас.
— Будем считать, что ты пошутил. Ха-ха.
— Ну, если тебе так спокойнее будет…
— Ставрас!
— Что — Ставрас? Не все же тебе меня до нервных колик доводить.
— Ах, вот как?! Ну, держись, я буду мстить!
— Ага-ага, и мстя твоя будет страшна. Ладно, а если серьезно, то я сказал тебе все так, как и почувствовал. Понимаю, что глупо, но я же все же зверь, как-никак, пусть и частично.
— Знаешь, никудышный из тебя зверь, доложу я тебе. Кстати, раз сам драконов со зверьми сравниваешь, чего же ты тогда у меня поцелуй вытребовал?
— Ну, считай, что мне просто хотелось целоваться.
— А сейчас уже не хочется?
— Это тебе не хочется, любимый, — промурлыкал лекарь нарочито провокационно. — А мне, как дракону, все эти ваши человеческие премудрости никакого удовольствия не доставляют.
— Уверен?
— Что уверен?
— Ты пробовал с людьми целоваться?
— С людьми нет, но с драконами в людском обличии, да.
— Ну, это же совсем не то! — отчего-то с жаром запротестовал Шельм.
— Почему?
— Люди… ну, они же другие.
— Можно подумать, что ты сравнивал, — насмешливо глянул на него лекарь.
— Нет, но… — замялся поначалу Шельм, а потом неожиданно встрепенулся, скользнул лукавым взглядом по лицу лекаря, намеренно задержавшись на губах, и объявил: — Но не прочь сравнить.
— Хм, ну и где тогда чистота эксперимента? — полюбопытствовал Ставрас, состроив серьезную мину.
— Ты о чем?
— Чтобы было с чем сравнивать, ты должен знать, каково это целоваться с мужчиной. Не с девичьими же ты мой поцелуй сравнивать будешь.
Шут затих. Ставрас усмехнулся и хотел уже ссадить его со своих коленей, но не успел.
— Я целовался с мужчиной. Давно. Один раз. И очень сильно ненавидел его в тот момент, и сейчас ненавижу. Но поцелуй, это всего лишь соприкосновение губ. Я знаю, чем отличаются мужские губы от девичьих.
— И все еще хочешь попробовать? — спросил Ставрас так ровно, как только смог. Хотя на самом деле куда больше его сейчас интересовали совсем другие вопросы. С кем? Когда? Почему?
— Да, — утвердительно кивнул Шельм.
— Хорошо. Я не против.
— Только…
— Да?
— Здесь нет Веровека.
— А он здесь причем?
— Ну, помнишь, наше, точнее, твое условие, чтобы он смотрел, когда я тебя целовать буду?
— Значит, это будет репетицией. При нем как-нибудь в следующий раз. Как ты на это смотришь?
Но шут на слова уже никак не смотрел, он тянулся к губам. Медленно, в глаза лекаря неотрывно. Ставрас не торопил его. Не шевелился и тоже не отрывал от него взгляда, уже не мог оторвать. Соприкосновение было таким робким, несмелым, что оба, замерев, не сразу осознали, что оно уже произошло. А потом их прервали.
— Эй, хозяева, принимайте работу! — раздался со двора окрик Гиацинта.
Шельм резко отдернулся и соскочил с его коленей на пол, правда, глядел при этом все так же неотрывно. Ставрас подавил в себе неизвестно откуда взявшийся разочарованный вздох и тоже поднялся.
— Иди в спальню, а я пока сам с ними побеседую.
— А если Михей…
— Не волнуйся. Я разберусь, — еще тверже, с нажимом, произнес лекарь.
Шут пожал плечами, кивнул и скрылся за дверью, а Ставрас не спеша вышел в сени, где столкнулся с приметившим непрошенных гостям Михеем, коротко переговорил с ним и вышел во двор уже один. Весь дом затаился, приготовившись к осаде, а, может быть, это только казалось.
Ставрас медленно спустился с высокого крыльца, давая возможность пришедшим рассмотреть себя, а сам смотрел на них. "Интересная пара", отметил он про себя и тут же услышал ответ от шута, которого теперь, похоже, уже не так угнетала их связь друг с другом, как до того.
"Еще бы! Ты повнимательнее к кузнецу присмотрись!".
"Вижу", лаконично отозвался Ставрас. И, подойдя к настороженно за следящим мельником с кузнецом, произнес уже в слух:
— Зайдете?
— Зачем? — не отпуская его взгляд, уточнил Гиацинт.
— Поговорим.
— Нам есть о чем говорить?
— Да. О многом.
— Например?
— Три дня назад мы проезжали Дабен-Дабен…
— Цыганский город?
— И имели возможность достаточно близко пообщаться с Дидлемом Лютиком Шлимом. Знакомое имя Филлактет Шлим?
Мельник отшатнулся, но Ставрас успел схватить его за руку чуть выше запястья и не отпустил от себя. Муравьед, стоявший чуть в стороне, резко отпустил поводья коня, и словно бы присел немного, сразу став похожим на зверя, готовящегося к смертельному для жертвы прыжку. Ставрас видел это краем глаза, но руки мельника так и не отпустил.
— Хотите уйти, держать не буду. Заплачу за коня столько, сколько скажете. Но вы уверены, что хотите уйти?
— Как вам удалось уйти от Лютика?
— Поверишь, если скажу, что легко?
— Нет. Но, видно, придется, — отозвался Гиацинт, кивнул, словно сам себе, и вытащил руку из хватки Ставраса. Тот удерживать не стал, как и обещал. — Мы зайдем, — решился мельник.
— Гиня! — возмутился Мур, но тот лишь головой покачал.
— Мне кажется это важно Мур. Идем.
И они уже втроем поднялись по крыльцу и вошли в дом. Там их ждал накрытый стол и хмурый Михей, восседающий в его главе.
Гиня коротко хмыкнул:
— Думал, испугаемся и не зайдем?
— А чего вам меня бояться-то? Это не вам, а мне, скорее, опасаться за своих домашних стоит, — бросил нахохленный дед, сурово сдвинув седые брови. Гиня тоже нахмурился, хотел что-то сказать, но Михей перебил его, вскинув руку: — Верю, что детей бы не тронули, и размышлял я не об этом.
