— Вы удивительно последовательны, Кертор. Может быть, стоило присоединиться к нам в полном составе? Я не настаиваю, но ваше решение повлияло бы на мерцев и агайрцев. Сорен, подайте карту, она в верхнем ящике бюро.
— Благодарю, я помню землеописание. Да, вы правы, я отменю свой приказ и отдам новый. Господин Кесслер, вы не будете столь любезны… мне нужны ткань и перо.
— Я позову секретаря. — Юноша с кошачьими глазами едва только не зашипел: кажется, он готов был выполнять только просьбы Реми.
— Нет, Сорен, вы сядете и запишете, — неожиданно резко ответил ему герцог Алларэ. — И принесете господину Кертору свои извинения. Немедленно.
— Герцог, это излишне…
— Я так не считаю, — отрезал Реми.
— Простите мою нелюбезность, — выдавил из себя бруленец. Кертор надиктовал новый приказ, полностью противоречивший распоряжению, отданному час назад, и позвал одного из своих спутников, чтобы его отвезли близнецам Корне сей же момент. Герцог Алларэ несколько раз подсказывал, что именно следует предпринимать, с кем связываться и к кому обращаться для согласования действий. Прижимая к горячему воску печатку, Флэль искренне надеялся, что господа владетели не сочтут его лишившимся разума. Многие будут рады подобному решению. Кто-то, конечно, примется спорить — вот он и поедет в Кертору.
С души свалился громадный камень. Так — правильно, так и стоило поступить еще два дня назад, сразу после Ассамблеи, и наплевать на герцога Скоринга с его многозначительными взглядами…
Прошлый раз он чудом вывернулся, объясняя, что заговорил с герцогом Гоэллоном просто так, не в силах удержаться от злословия, что ничего не имел в виду, кроме сказанного. Больше не придется изворачиваться, врать и предавать.
— Вы остаетесь ночевать в моем доме, — сказал Реми, когда Флэль закончил диктовку. — Скажите-ка, вы сильно дорожите той рыженькой девицей?
— В каком смысле? — Флэль едва не уронил под стол печатку, поняв, что речь идет о Лорине.
— В самом прямом. Если вы получите известие, что она арестована — броситесь ее спасать?
— Пожалуй, да, — покраснев, признался керторец. — Но откуда вы знаете?..
— Да вот знаю. Сорен, передайте Рене, чтобы отправил кого-нибудь забрать девицу Лорину, что живет на Свечной улице в Левобережье. Сейчас же.
— Не знаю, как вас благодарить…
— А я вам расскажу, Кертор. В следующий раз сами думайте, за какой крючок вас могут зацепить и потащить, — оборвал его герцог Алларэ. — Сейчас отправляйтесь к Гильому Аэлласу. Сорен вас проводит. У двери Кертор оглянулся. Человек в высоком кресле откинул голову и устало прикрыл глаза. Осунувшееся лицо в красных шелушащихся пятнах, беспомощно лежащие на поручнях ладони. Гость вспомнил, как Реми любил и умел красиво жестикулировать, как часто он прикасался к плечу или запястью собеседника, как они три года спорили за звание лучшего фехтовальщика столицы, и вздрогнул. Окажись сам Флэль в подобном положении, он попросил бы кого-нибудь оказать ему последнюю услугу. При помощи кинжала. На худой конец забился бы в дальнюю спальню и запретил пускать к себе кого-то, кроме лекаря. Герцог Алларэ же думал совсем о другом. Даже вспомнил про постоянную любовницу Кертора… Удивительный человек, да и человек ли на самом деле?
— Все готово, ваше высочество. Все пройдет безупречно, я вам обещаю.
— Как Ассамблея, да? — Араон смотрел на человека, с поклоном подававшего ему кружку с темным горьким напитком. Тот же, что и перед Ассамблеей. Герцог Скоринг сказал тогда, что принц слишком взволнован, и негоже выдавать подданным даже вполне понятное беспокойство в новом для него положении. Терпкая жидкость, сначала показавшаяся горькой, а потом — сладкой, кажется, не возымела никакого действия, хотя Скоринг и уверял, что Араон держался безупречно. Юноша же запомнил только странное равнодушие, охватившее его в момент, когда герольд зачитал ту фальшивую исповедь. Ему было все равно. Это безразличие не имело ничего общего с выдержкой и умением владеть собой — просто не хотелось говорить, шевелиться, удивляться. Сейчас Скоринг вновь предлагал тот же настой, и это тревожило. Это, и еще многое другое. Со дня Ассамблеи Араон никак не мог перестать думать о том, что же случится в миг, когда священник опустит ему на голову венец короля Аллиона. Господин комендант, будущий регент и, как он клялся, наивернейший друг принца, уверял, что не случится ровным счетом ничего. Араон верил. Почти.
— Нет. Никаких сюрпризов вас не ожидает.
— Я не хочу это пить. Если никаких сюрпризов, то зачем?
— Вы можете не пить, — выпрямился герцог Скоринг. — Вы можете и вовсе отправить меня в ссылку. Вы можете выбрать регентом герцога Алларэ. И вы можете отказаться от моих услуг. Идите, Араон: войдите в собор и станьте… покойным самозванцем. Юноша едва доставал господину коменданту макушкой до плеча, и ему понадобилось задрать голову, чтобы взглянуть тому в лицо. Широкое, добродушное, на первый взгляд, лицо. Теплые глаза. Губы, растянутые в приятной улыбке. И — слова, только что слетевшие с этих губ…
— Вы мне лгали. Вы с самого начала знали, что Алларэ прав. Вы лгали мне, Ассамблее…
— Вы не хотите быть королем? Хотите стать кем-то вроде господина Ларэ? Ваш младший брат — очень добрый мальчик. Он подарит вам поместье. Где-нибудь на севере.
— Я же не имею права… если все это правда, то… пусть брат…
— А с чего вы решили, что Элграс имеет это право? Вас никогда не удивляло его сходство с алларцами? Вспомните, вы сотню раз видели его рядом с Реми, с Ларэ…
— Что вы хотите сказать?!
— Все, что я хотел — я уже сказал. Решайте. Кружка, венец и трон — или ссылка, забвение и прозябание. Араон вздохнул и протянул руку за напитком.
Собор был пышно украшен. Горели тысячи свечей, на статуи святых были накинуты новые бело-золотые покрывала, все скамьи застланы парчой и шелком. Посредине, между скамьями, лежал белоснежный, без единого пятнышка, длинный ковер. По нему будущему королю предстояло пройти к алтарю. Эта белая полоса разделила собор надвое. Собранские владетели, не сговариваясь, разворачивались влево или вправо — туда, где видели знакомые лица. Гвардейцы при входе забирали у каждого оружие, но мирно под сводами храма не было. Собравшиеся тихо гудели, обмениваясь слухами и домыслами, и собор напоминал громадный растревоженный улей. Когда Араон сделал первый шаг на ковер, громко, заглушая все голоса, заиграл орган, но музыку юноша не услышал. Он посмотрел налево, направо, и ему показалось, что правая часть собора заполнена лишь на треть, а вот слева не видно ни одного пустого места: некоторые даже стоят в проходе между скамьями и стеной. Алларэ, Эллона, Мера, Кертора, Агайрэ, Лита, Саур, Къела… а вот и сеорийцы, а вот — бруленцы. Все — против него, все собрались здесь, чтобы увидеть, как боги покарают самозванца. На другой стороне — скорийцы и только часть бруленцев, редкие красно-черные пятна кафтанов обитателей Северной Меры, опять сеорийцы — увы, не все. Не меньше трети заняли скамьи слева, рядом с алларцами и эллонцами. Вот и герцог Алларэ в окружении своих слишком многочисленных родичей; вот и наследник герцога Гоэллона, а рядом с ним эллонцы, и их не меньше. Некоторых алларцев лишь вчера выпустили из Шенноры: герцог Скоринг подсказал, что это будет удачным ходом. Помиловать вчерашних бунтовщиков, чтобы при первой же новой дерзости арестовать вновь, и тогда уже казнить без жалости. Отпущены были почти все, кого посадили в крепость в эту седмицу. Бывший учитель фехтования Кертор, разумеется, на той же стороне. Фиор Ларэ, которого Араон привык считать братом… все держатся вместе, и все — против него. Герцог Алларэ, кажется, уже вполне здоров, а дерзкая улыбка предназначена не будущему королю, но жалкому подкидышу. Араон стоял на белом ковре, пройти по которому мечтал несколько лет, и ему казалось, что он одинок. По бокам от него стояли двое бруленских вельмож, за ним — четыре мальчика-служки, державших сложенную мантию, а впереди, сбоку от алтаря, ждал герцог Скоринг, распорядитель церемонии — и все же он был один под сотнями взглядов. Одиночество пробирало холодом, тяжелый парадный костюм словно сдуло зимним ветром. Юноша чувствовал себя обнаженным, скованным по рукам и ногам, беспомощным и нелепым. Нужно было идти вперед, к алтарю, навстречу теплой, зовущей улыбке распорядителя, навстречу музыке, свечам и пристальному взгляду двух статуй. Высокая статная женщина в старинной тунике и мужчина в древнем доспехе, опиравшийся на меч, смотрели на него с пьедестала. Их нельзя обмануть. Еще шаг, еще два — и кольцо свирепых синих молний сожжет его дотла… Невидимая ладонь толкнула его в спину, жестоко вывернула плечи, разворачивая их гордо и величественно, потянула за волосы, заставляя поднять голову. Потом ледяные пальцы через грудную клетку пробрались глубже, к самому сердцу, стиснули его в кулаке. Ком в горле, рвущий душу на части страх, ставшее чужим, жестким, не по росту тело — и юноша шагнул вперед. Орган запел громче, вступил хор, высокие строгие голоса взлетели к куполу… Горящая свеча, невесть откуда взявшаяся в руках, свечи на алтаре, которые нужно зажечь… Руки не дрожали, и каждая свеча вспыхивала, как только Араон подносил огонек к фитилю. Мягкая подушка под коленями, полная тишина, в которой юноша произносил слова молитвы, и они тоже рвались ввысь, громкие, звучные, четкие — кто произносил их? Араон видел себя со стороны — коленопреклоненным перед божественными вратами. Смирение и достоинство, сила и гордость, искренняя молитва — чье все это, чье, чье же?! Кто этот молодой человек со светлыми, почти белыми волосами, в пышном и отлично сидящем бело-золотом платье с вышитым на спине мечом и словами «Верен себе!». Чей голос слышен каждому, замершему на своем месте у скамьи?.. Патриарх был стар, дряхлой беспомощной старостью. Несколько прядей, выбившихся из-под белого клобука, почти не отличались от него по цвету. Длинная патриаршая мантия заставляла его горбиться. Молитву над распростертой перед алтарем королевской мантией он читал глухо и невнятно, но все же дочитал ее, и огромное, тяжелое бело-золотое одеяние укрыло плечи принца. Служки вынесли венец короля Аллиона, лежавший на небольшой лазорево-синей подушке. Тонкий обруч, чуть расширявшийся в середине, образуя треугольный выступ, казался таким легким, таким безопасным… Но Араон — или тот бесплотный дух, что витал над коленопреклоненным телом, — помнил: эта древняя вещь может его убить. Вновь — бормотание старика, на сей раз — над венцом. Потом патриарх воздел слабые, трясущиеся руки над головой, показывая всем корону. Юноша почувствовал, как в его спину впились сотни острых, жадных, злых взглядов. Здесь ждали не успешного завершения обряда, а гибели самозванца. Медленно, нестерпимо медленно опускались руки, изборожденные морщинами… Холодное золото легло на голову Араона, обожгло лоб ледяным касанием. Он замер, ожидая смерти, воцарения тьмы, схождения статуй Сотворивших с пьедестала, обрушения собора… Ничего не произошло.
