— Вставай, отродье! — прогремел стальной голос над ее головой, когда ее потянули за длинные волосы, и от боли она закричала, пытаясь дотянуться руками до мертвенной хватки. Она не шла, ее потащили по жестким и склизким плитам, и ноги волоклись по полу, пока она безутешно пыталась отбиться от рук стражника, чьи мясистые и грубые пальцы оставляли алые вмятины следов на коже. Перед глазами чернело от яркости света, хлынувшего мощным потоком, от которого закружилась голова; боль пронзила глазницы, когда она подняла взгляд к солнцу. Сколько же она не чувствовала на своей обгорелой коже ласку дневной зари? Это было иное тепло, не то, что она ощущала, находясь в своей камере с красными стенами, что по ночам истекали кровью. Так ей казалось в кошмарных снах, когда темнота накрывала богато-уставленные залы с белокаменными фигурами воинов, восседающих на тронах, и их изысканные и красивые лики, спрятанные златисто-ониксовыми масками, усыпали белые розы, тернистые лозы, плетущиеся от завораживающих корон до драгоценных и нарядных одеяний, подчеркивающих стройность и великолепие их фигур, аккуратные ухоженные брови с сапфировыми каменьями. Маски изображали облик зверей — диких и непокоренных временем — волк и сокол, вепрь и лань. На одних полумесяцы сияли белым золотом, на других сцены древней охоты сверкали лазурно-небесным огнем. Днем они застывали, но в полумраке звездной ночи, ей чудилось, что в каменных глазах просыпается жизнь, как в украшенных доспехах сверкают алмазы, и по велению прекрасные станы восстанут из вечного сна. У ног их дремали изумрудные и сапфировые тигры, охраняя покой своих спящих господ, удерживая в заостренных клыках длинные клинки в ножнах из чистого золота, покрытых крупными рубинами. И каждый раз, когда она открывала свои глаза, в надежде увидеть иной пейзаж из далекого прошлого, полного замирающих в спокойствии хрустальной зимы высоких осин, и темно-сапфировых рек, она вновь смотрела на бурное празднество, изнеможенная и отринутая светом. Воздух был наполнен ароматом распустившихся орхидей и красной магнолии. Над головой поднимались хрустальные прозрачные сферы, в которых горел пылающий огонь, что плавали в воздухе, напоминая танец звездного света, отчего богатый интерьер дальних коридоров блек от белизны. Звенья цепей громко ударялись о каменный белый пол, и кровавый, и грязный след оставался на вычищенном мраморе. Айвен задыхалась, и перед глазами все мерцало огнями света и пламенной тьмы, когда удушье в горле становилось невыносимым, смертельным. Она видела в виражах сверкающего злата солнечных лучей туманные переливы, как белые лани в зимнее солнцестояние пересекали заснеженные дали под покровом звезд и изумрудно-фиалкового северного сияния, так и дымчатые тени блуждали перед ее усталым взором. Стражники плутали между халцедоновыми коридорами, где хрустальные львы и единороги вглядывались ониксовыми, бездушными, как чернь ночной пустыни, глазами, как ее кровь стекала на прозрачные полы, впитывалась в невидимые бриллиантовые трещины, растекаясь пламенеющей рекою. И люди в величественных одеяниях с золотым шлейфом, отделанным крупным речным жемчугом и алмазами, чьи лики были увиты мерцающими драгоценными масками, оборачивались, смотря не то с вожделением, не то с презрением на ее избитое и покрытое шрамами тело. Их глаза сияли, как раскаты молнии в летнюю бурю, серебром и голубым пламенем, чистой белизной, как слеза снегов и прозрачность льда. Их ризы, что шелковистой багряницей снисходили до хрустальных половиц, покрывали белый оттенок мирозданья в кровь и пурпур. И Айвен замечала сверкание платиновых когтей, на которые опадал полуденный свет солнца, увитых бриллиантовыми изразцами на пальцах женщин, удерживающих кубки с виноградным красным вином. Крохотные бусины адаманта на полных губах, свисающие амулеты из медовой яшмы, вплетенные в длинные волосы, и шелковистые концы увивались до самого подола платьев. Они походили на богов, властелинов иного мироздания, снизошедших со страниц зачарованных сказаний, существ, от одного вида которых, неминуемая дрожь сладострастья окутывала больной разум. Хрустящие белесые пены, выгравированные на кремово-прозрачных стенах, обнимали белоснежные, как лепестки белых роз, триремы, скользящие вдоль лазорево-небесных высот вздымающихся валов моря. Обнаженные берега, увитые россыпью кристальных каменьев, встречали водные приливы, и адамантовые дворцы при лунном созвездии восставали на черном полотне ночного сумрака безмятежья.
Нефритовые винные ситары в сливочно-белых руках наложниц, и капли блестящего дождя увивают обнаженные ключицы, то слезы небесных созвездий, и лютни поют, когда по серебряным нитям скользят их нежные пальцы, и флейта возносится в наслажденном звуке упоенья, когда бархатные губы касаются отверстий мельхиорового музыкального инструмента. Юноша, одаренной красотою самого восхода и заката, играл на стеклянном китарроне под деревьями тамариска и финика, и шумела прозрачная и чистая, как воздух в облаках, вода, бьющая из высоких фонтанов. И мощные струи лаванды стекали с ладоней богинь, и изрыгали водные потоки жестокие драконы, обвивающие колонны альковов, и высокие ванильные нефы, расписанные историей былых времен, покрывали живые цветы белого адониса. Полные лепестки опадали, заполняя собой сам воздух, скрывая далекие хризолитовые башни, сверкающие под кровавыми очами злого зноя на краю горизонта, обжигая медным красным сардом. Молодой человек был искусен в музыке, даже хоровое пение не могло вдоволь украсить и наполнить еще большей звучностью те совершенные ноты, что исходили из-под его мистических струн. Казалось, что пальцы его плакали кровью, и струны, наполненные светом огня, впитывали в себя нектар жизни, каждый раз, когда он резал себе кожу, производя в мир новый звук. Он распахнул свои глаза, и она узрела в них цветущую сирень и сливу, светлые волосы обрамляли его нежный лик, и крупный берилл цвета морской волны в форме полумесяца свисал серьгою на левое плечо. Символ его принадлежности ко двору блаженства. Он был одним из тех, кто ублажал господ, приходивших к нему под покровом оголенной черноты. Человек посмотрел на нее, и в видении темном своем, она узрела, как падает капля в спокойную гладь озера. На нем была туника оттенка прозрачно-зеленого малахита, и широкий пояс из темного серебра, как грозовые облака, огибающий его тонкую талию. Он оглядел ее, тихо улыбнувшись, проводив истязаемую взглядом, в котором девушка смогла различить далекий отголосок сочувствия и сострадания. И музыка полилась нежная, как река, как нежное объятие матери, как вольный ветер, рассекающие просторы снежных пучин в лазурите небосвода.
