Неизвестно, как звучали бессмертные строки Ростана в ушах тихрианина, но, видно, транслейтор на этот раз не подвел – Оцмар отступил на шаг и замер, полузакрыв глаза. Лицо его побледнело так, что впервые стало заметно, что ресницы у него растут в два ряда: один – стрельчатый, а другой – пушистый… Ох, если бы не Скюз, бесстрашный и застенчивый Скюз…
– Не может быть, чтобы твой принц любил так же, как я, – прошептал он едва слышно.
– Успокойся, он вовсе не мой, и его вообще не существовало, – Рюделя вместе со всеми его песнями придумал один человек.
– Тогда найди в сокровищнице самый ценный дар и отошли этому человеку…
Таира решила не уточнять, как давно почил ее любимый поэт, – в истории французской литературы она была не сильна.
– Там видно будет, – сказала она. – Сперва покончим с нашими поисками.
– Сперва… – Он задохнулся и не смог договорить. Только взмахом руки указал на двустворчатую дверь, зловещим полукружьем чернеющую в глухой стене. Девушка легко вбежала по последним ступенькам, и створки бесшумно разошлись. Таира и принцесса переступили порог, и створки за ними мягко захлопнулись. Девушка, несколько удивленная тем, что их владетельный гид на этот раз не последовал за ними, обернулась – деревянная дверь была глухой. Никаких створок. И по всему видно, что пытаться ее отворить – дело бесполезное.
Таира только пожала плечами – знал бы творец всех этих секретов, на что способны джасперяне!
– Сориентируемся, – коротко бросила она принцессе.
Но это было легче сказать, чем сделать. Они находились в углу комнаты, своими размерами больше напоминающей тронный зал, хаотично заставленный всевозможной драгоценной мебелью и утварью. Было очевидно, что Оцмар собрал здесь творенья мастеров не только своей, но и сопредельных дорог. Самым приятным открытием был приличных размеров бассейн, ничем не огражденный и устроенный вровень с полом; наиболее настораживающим оказалась необозримой ширины постель с обманчиво одинокой подушкой. Одного взгляда было достаточно, чтобы удостовериться в том, что на ней никто в обозримом прошлом не спал. Вазы с фруктами напоминали о желательности обеденного перерыва, и пушистые крылатые зверьки, запрыгивая в комнату через широкое, во всю стену, окно, стремительно порхали от одного столика к другому, привычно воруя пропитание.
– А вот и ты, – проговорила принцесса, указывая на картину, висящую над изголовьем.
Она или не она, это еще был вопрос, но картина была именно та, о которой рассказывал Полуденный Князь: девушка под вуалью, сидящая на диковинном троне. Справа и слева, обрамляя ее, расположились серебряные раковины, образующие подобие Бахчисарайских фонтанов.
– Не знаю, как ты, а я бы окунулась, – заметила Таира. – Пока мы одни.
Но они уже не были одни. То тут, то там планочки наборного паркета начинали вращаться, раздвигаясь как лепестки диафрагмы, и снизу, точно дежурные призраки на театральной сцене, поднимались серебристо-серые воздушные создания с покорностью в движениях и потупленными взорами. Но когда их глаза ненароком подымались, в них сверкало жгучее любопытство. Они помогли снять пингвиньи балахоны и, разделившись на две молчаливые стайки, подвели принцессу к глубокому парчовому, как и было обещано, креслу, а Таиру – к точной копии изображенного на картине не то трона, не то скамьи подсудимого, потому что черный бархатный табурет был огражден изразцовым полукольцом и еще рядом ощерившихся кактусов. «Злые травы» – это Оцмар точно подметил. Все это до мельчайшей детали соответствовало картине, висевшей над изголовьем, и точно такое же, как и нарисованное, расшитое жемчугами платье ожидало Таиру.
Кресло это стояло у самого ограждения оконного проема, через которое в комнату вливался золотой солнечный свет.
– Мне предложен маскарадный костюм. – Девушка просто информировала принцессу, – о том, чтобы не примерить такое великолепие, и речи быть не могло.
Легкие пальцы серокожих прислужниц умело освобождали ее от пыльной куртки.
– Только я, с вашего разрешения, прежде всего ополоснусь. – Она осталась в одном крошечном купальничке телесного цвета, отделанном золотистой тесьмой. – Э-э, походное снаряжение не трогать!
Она свернула одежду и сапожки в тугой узелок и, едва касаясь босыми ногами теплого пола, помчалась, полетела через весь этот зал к принцессе, держа перед грудью узелок с одеждой, как баскетбольный мяч.
– Лови! – крикнула она на бегу, посылая натренированным движением скомканную одежду прямо на колени моне Сэниа, через головы не успевших расступиться непрошеных горничных. – Закинь на корабль, а то еще выбросят на помойку!
– Стоит ли раскрывать перед всеми… – начала принцесса, полулежавшая на жесткой парче, больше напоминавшей змеиную кожу.
– Подумаешь! Одним чудом больше. Но если ты настаиваешь…
Она огляделась и увидела еще одну огромную картину, задернутую бархатной шторой так, что виднелся только уголок посеребренной рамы. Скинув походную одежду, в которой приходилось оставаться даже ночью, она почувствовала себя почти невесомой и сейчас была готова прыгать, как на батуте, и петь по-птичьи, и наделать тысячу легчайших радужных глупостей, эфемерных и прелестных, как мыльные пузырики детства; переполнение сказочностью этих покоев, одурью безграничного поклонения темнокожего властелина этой страны и вообще непроходимым не правдоподобием всего происходящего приводило ее в состояние той иллюзорной эйфории, когда спишь и сознаешь, что все это – во сне, а потому доступно любое чудо…
Но чудес на ум что-то не приходило, и пришлось ограничиться простейшей детской уловкой.
– Ой, что это?! – вскрикнула она, указывая пальцем на бархатную штору. Да кидай скорее… – это уже шепотом.
Узелок полетел через непредставимое ничто – на пол командорского шатра, сопутствуемый едва слышным: «Мы в безопасности…»
– Сэнни, да на тебе лица нет! – вдруг вскрикнула она, бросаясь к принцессе. – Плохо, да? Эта длиннющая экскурсия… Ну, я тебя сперва покормлю хотя бы фруктами, и ты у меня поспишь. А весь этот кордебалет я сейчас шугану.
Она схватила с приземистой столешницы поднос с какими-то серебристыми рожками-стручками, особо популярными у летучих зверьков, и высыпала их прямо на черный принцессин плащ. Потом вспорхнула на освободившийся импровизированный пьедестал и, вскинув руки над головой, захлопала в ладоши:
– Минуточку внимания! Я, Царевна Будур, повелеваю вам… – и поперхнулась.
Сжимая в кулаке край бархатного занавеса, на нее безумными глазами смотрел Оцмар.
