— Мы должны идти, Шолто.
Он кивнул, как будто он знал, что не только ради здоровья Дойла, за которого мы волновались. Мы должны были уйти прежде, чем люди полностью очаровывались бы нами.
Мы пошли к двери, используя связанные руки и удерживая тело Дойла. Его тонкая сорочка сдвинулась, и мы внезапно коснулись его голого тела. Шипы, должно быть, проникли в его тело, потому что он вскрикнул и дернулся, как испуганный ребенок.
— У вас идет кровь, — сказала медсестра. Она уставилась на пол. Капли крови натекли в маленькие лужицы под ногами. Она нас увидела, потому что шипы коснулись Дойла? Я оставила этот вопрос на потом, мы должны были вернуться в волшебную страну как можно скорее. Внезапно, я почувствовала себя Золушкой, для которой часы пробили полночь.
— Теперь мы должны вернуться в сад и положить его в кровать.
Шолто не спорил, только потянул нас к двери. Он попросил, чтобы полицейский открыл ее нам.
Доктор крикнул через открытую дверь:
— Вы расплавили стены в палате, где лежали, принцесса Мередит.
Мне извиниться? Я не контролировала то волшебство. Казалось, что уже прошло несколько дней с тех пор, как я проснулась в этой больнице.
Крик доктора обратил на нас внимание других. Мы шли мимо людей, которые замирали глядя на нас. Теперь уже слишком поздно скрываться.
— Есть здесь другой пациент на пороге смерти? — спросила я.
Доктор показал на бокс с кислородным питанием. Женщина в кровати смотрела на нас заплаканными глазами.
— Вы ангелы?
— Вряд ли, — сказала я.
— Вы можете помочь, пожалуйста?
Мы обменялись с Шолто взглядами. Я начала говорить, что нет, но одна из белых роз упала с моей короны на кровать. И осталась лежать там, яркая и живая. Женщина взяла ее в руки и снова заплакала.
— Спасибо.
— Отведи нас домой, — прошептала я Шолто.
Он повел нас вокруг кровати, и в следующий момент мы оказались на краю сада за костяными воротами. Мы вернулись, спасли Мистраля и Дойла, но я еще долго буду вспоминать лицо этой женщины. Почему бутон упал на ее кровать, и почему это, казалось, помогло ей? Почему она благодарила нас?
Горбатый целитель, Генри, открыл нам костяные ворота. Мы должны были поменять положение, чтобы пройти с Дойлем на руках через ворота, которые закрылись позади нас, оставляя Генри вне сада. Послание было ясное — никто другой не должен войти внутрь.
Я внезапно почувствовала усталость, ужасную усталость. Мы положили Дойла около все еще спящего Мистраля, раздели Дойла и легли на кровать. Наши руки все еще были крепко связаны, поэтому наши движения были неуклюжими, но мы, казалось, знали, что должны были лежать между этими двумя мужчинами. Я не думала, что смогу уснуть с шипами на руках и в короне на голове, но сон накрыл меня волной. За мгновение до этого я видела коронованного цветущей короной Шолто, рядом с Мистралем. Я прижалась всем телом к Дойлу, и сон нахлынул на меня, и я уснула сном, полным сновидений.
Сон начался как многие другие мои сны в волшебной стране — на холме. Я знала, что это не был реальный холм. Это было скорее представление зеленого холма. Может быть он существовал только в снах и видениях, или, наоборот, был первым холмом, с которого были скопированы все другие. Равнина, простиравшаяся вокруг холма, была зеленым обработанным полем. Я стояла на этом холме и могла видеть, как в волшебную страну пришла война, и видела сухую и мертвую равнину. Но сейчас она была жива. Пшеница была золотой, как будто поспел осенний урожай. Но дальше были поля с посадками, на которых растения еще были небольшими и только прорастали из богатой земли. Равнина, как и холм, были реальными. Я знала, что под ногами была настоящая земля и если спуститься на равнину, то можно коснуться растений, растереть колосья между пальцами и увидеть зерна, освободившиеся от шелухи, и все это будет реально.
На холме было дерево — огромный дуб. У части дерева были первые весенние зеленые листочки, у другой — большие зеленые листья с крошечными завязями желудей, еще были зеленые листья конца лета с уже почти созревшими желудями, и еще разноцветные осенние листья с коричневыми желудями, готовыми к сбору, а часть — голые ветви, которые бывают только зимой, с несколько еще цеплявшимися за ветви желудями и высушенными коричневыми листьями. Я смотрела на темные голые ветви и знала, что они не мертвы, а только отдыхают. Когда я впервые увидела это дерево, оно было мертвым и безжизненным, теперь же оно стало таким, каким и должно было быть.
Я коснулась коры и почувствовала глубокую, резонирующую энергию, которой обладают старые деревья. Если внимательно слушать некоторое время, то это можно услышать, но не ушами. Это можно услышать руками или лицом, если прижаться к прохладной грубой коре. А если обнять ствол, то чувствуешь жизнь дерева всем телом. Сначала это только медленная, глубокая пульсация жизни дерева, и только позже понимаешь, что это сама земля, словно у планеты есть собственный пульс.
На мгновение я почувствовала как заворочалась подо мной планета, и схватилась за дерево, как будто это был единственный якорь в этой действительности. Оторвавшись от дерева, продолжавшего стоять на вершине, я больше не чувствовала пульса земли. Это был удивительный подарок — ощущать гул и поток самой планеты, ведь я была смертна, а смертным не дано слышать пульс планеты. Мы можем лишь мельком увидеть божественное, но жить с таким знанием каждый миг могут святые или безумцы.
Я почувствовала запах роз прежде, чем повернулась и увидела укутанную фигуру Богини. Она всегда скрывала от меня свое лицо и видны были только проблески ее рук или линии рта, и каждый из них был каждый раз разным, как будто она меняла возраст с молодого до старого, лицо — с одного на другое. Она была Богиней, она была одновременно всеми женщинами. Глядя на нее я поняла, что она походила на пульс планеты. Ее невозможно ясно видеть или удерживать ее образ в памяти, не становясь при этом слишком святым, чтобы жить, или слишком безумный, чтобы просто функционировать. Встреча с Богиней — поразительная вещь, но тяжелая.
— Если бы это место умерло, то умерла бы не только волшебная страна, Мередит. — Ее голос был таким же многоликим, как и ее тело, он соединял в себе множество голосов, перетекавших друг в друга, и невозможно было сказать, каков из них принадлежит именно Богине.
— То есть реальность привязана к этому месту? — спросила я.
— А разве это не реально?
— Да, это реально, но это не реальность. Это не ни волшебная страна, ни смертный мир.
