А хуже всего была жалость к тем, кто был для его сородичей как сухое дерево, предаваемое пытке огнем, - к людям. Они страдали так же, как страдал он. Они умели мужественно переносить эту боль и оставались собой, не отвергали собственной сути. Незнакомое, болезненное, неправильное ощущение. Презирая себя за слабость и ненавидя собственное презрение, он замкнулся в себе. И услышал песню Амар. И погрузился в нее, как в ледяную водную бездну.
Встреча их была неожиданной и мучительной.
- Верни мне себя! – потребовал Гвиллион у морской ведьмы, взломав камни грота и чувствуя, как стынет в воде его огненная плоть.
- Нельзя вернуть то, чего уже нет, - получил он в ответ.
- Тогда ответь, есть ли что другое там, где уже нет меня?
- Есть. И это называется – любовь.
- Откуда ей взяться во мне, разрушающем?
- Оттуда же, откуда берется все – из непознанной глубины. Все вы – и люди, и фэйри, - танцуете по поверхности, выбираете из окружающей вас стихии привычное и обыденное, отвергая странное и незнакомое. То, что царапает ваше сердце ледяным когтем, обращает ум ваш к чуждым мыслям, раскалывает душу на враждебные друг другу осколки.
- Но я не могу жить с этим.
- Тогда умри. И родись заново, другим и чужим для народа своего.
- Разве можно жить, борясь с целым народом? Со СВОИМ народом?
- Люди живут.
- Я – не человек!
- И гордишься этим?
- Не знаю…
- Даже люди не гордятся тем, что они люди. Зверьми быть не хотят, а собой – не умеют. Но учатся. Вот и ты – учись.
С тем и ушел. Прямо на берег, на котором любила лежать, прикрыв единственный зрячий глаз, его чудовищная зазноба.
- А, это ты? – лениво протянула она. – Ну что, переборол свой страх?
- Нет, - честно признался он.
- И все-таки пришел… Ты храбрее, чем я ожидала. И много храбрее, чем думаешь о себе сам.
Об этой любви не сложено легенд, не спето песен. Никого они не впустили в свое сознание, никому не открыли своей тайны. Потому что история эта все еще продолжается…
* * *
Не одна я услышала историю Гвиллиона. Все мы, кроме Амар, воззрились на Мулиартех.
- Ну да, у меня роман со старым валуном! – ворчит моя непредсказуемая бабка. – Давайте, насмехайтесь над бедной ренегаткой…
- Теперь я понимаю, отчего ты все время торчишь у подводных вулканов, - понимающе думает Морк.
- Но почему ты не сказала, что мы, фэйри, подвержены ТАКИМ чувствам? – изумляюсь я. – Это же все объясняет!
- Что тебе объясняет тот факт, что мы с Гвиллионом имеем давнюю привычку пошалить, приняв человеческие обличья? – недоумевает Мулиартех.
- Эх, бабуля, бабуля, вам бы раскинуть мозгами, как вы раскидываете своим несокрушимым обаянием! – язвлю я. – То, что фэйри способны нарушать древние запреты из человеческих побуждений, означает только одно… - я обвожу взглядом честную компанию и гордо завершаю мысль, - …что мы тоже становимся эгоистами!
Пауза. Непонимание висит в воде почти материальным облаком. И только Амар одобрительно кивает.
- Если мы, дети стихий, начинаем хотеть чего-то ДЛЯ СЕБЯ, а не для своих океанов – водных, огненных, воздушных – стихии не могут этого не чувствовать. И не могут не волноваться. И не могут не пытаться дать нам понять: дети, вы встали на опасный путь. Но стихии не в силах нас изменить. Как матери не в силах изменить того, что дети взрослеют. Проходит время чистой, простой, общей жизни. Начинается жизнь отдельная, тайная, закрытая, с мыслями о себе, с поисками счастья для себя, такая же, как у людей. Вот почему мы здесь, трое фоморских эгоистов – я, Морк, Мулиартех. Вот почему мы понимаем море Ид, а море Ид понимает нас. У нас есть желания, которых не разделишь с нашим народом. И друг с другом не разделишь. Только наши, больше ничьи. И не ложь это, а ростки нового в старом укладе детей бездны!
- Нет, пожалуй, уже подростков бездны, - смеется Мулиартех. – Странно это было – чувствовать себя девчонкой, бегающей от материнского пригляда. И уговаривать себя, что ничего дурного не делаю. И закрывать свое сердце от бездны.
- Значит, вот ты какой, фомор нового тысячелетия… - усмехается Морк и обнимает меня. И я замираю, слушая, как бьется его сердце. Для меня. Для меня одной.
Глава 14. Пески, соль и измена
Какие долгие вечера здесь, в долине Неверно Понятых… С порога дома открывается мир от края до края, от одного берега моря Ид до другого, почему же Урд и Скульд этого не видят? Наверное, они видят что-то другое, чего не в силах рассмотреть мои глаза. Они видят ВРЕМЯ. Реки, озера, моря времени по песчинке уносят мое настоящее – в необозримую глубину прошлого, в непознанную даль будущего. А я, всевидящая Верданди, слепа. Оттого и ошибаюсь, создавая миры и надеясь, что созданное мной таким и останется, каким я его сотворила. И вовек не изменится – ни в прошлом, преобразуясь в мифы, ни в будущем, перерастая в новое.
Я отказала моим сестрам норнам в праве на существование. Отрезала их от вселенной, закупорила в жерле мертвого вулкана, запечатала куполом неба. Им оставалось только хитростью выманить меня к себе и указать на совершенные ошибки. А теперь наступило время для работы над ошибками. Для возвращения отвергнутых времен в недоделанную реальность.
И как, скажите на милость, мне это провернуть?
Вот я и сижу на пороге, и перебираю варианты, и отбрасываю один за другим. Норны не мешают мне. Сидят в доме, кормят моих спутников байками и плюшками, точно заблудившихся Карлсонов.
В начале этого пути, в доме слепого художника, не различавшего лиц, меня обвинили в надвигающемся апокалипсисе, недоверие, возмущение и насмешка едва не удушили меня. Несправедливо! – думала я. Несправедливо вмешиваться в чужую мечту. Хочет человек покайфовать в игрушечном, леденцовом, нежизнеспособном раю – пусть! Его рай, его мечты, его право.
Только у таких, как я, не может быть ничего своего. Сила отнимает право на эгоизм. Если твои фантазии так могучи, что меняют мир, семь раз отмерь, прежде чем один раз намечтать.
Хорошо, что я не художник, не писатель, не режиссер. А то понесла бы свой образ неправильного эдема в массы. И заразила бы их умы грезами о неизбывном настоящем.
- Есть себя поедом – глупое занятие. – Бог Разочарования присаживается на ступеньку у моих ног. – Вот и ты подпала под мое очарование! – И он хитро щурится.
- Ага. Раз-очарование, - каламбурю я.
– А я и не хотел тебя разочаровывать! – сознается он. – Хотел, чтобы ты дала мне немного своей силы, но веры твоей в себя отнимать не собирался. Тебе сейчас нужно много веры. Крепкой, неподатливой.
