Аббат в кресле по ту сторону стола, на столешнице раскрытая книга, но при стуке двери сразу же поднял на меня взгляд покрасневших глаз с толстыми набрякшими веками.
Я учтиво поклонился, помня, что аббат в далеком прошлом потомок герцога, если не сам герцог.
И он произнес, как сюзерен, принимающий вассального лорда:
— Брат паладин…
Голос прозвучал едва слышно, аббат слаб, я сказал с подобающим смирением:
— Святой отец… мне удалось кое-что… хотя не то, не там и не так…
Он указал взглядом на кресло, что на этой стороне стола.
— Садись, сын мой. Рассказывай.
— В своих скитаниях, — сказал я, — в поисках смысла жизни, конечно же, я собирал и весьма материальные вещи, хотя, конечно, духовность — это все!.. И в этот раз, перебирая все блестящее, что я, как ворона, натаскал в свое гнездо, обнаружил любопытную вещь… Опуская подробности, скажу сразу, эта штука может заставить Маркус…
— Заставить? — произнес он совсем тихо, но достаточно властно.
— Понудить, — поправил я себя, — побудить, привлечь, заинтересовать… В общем, очень высока вероятность, что Маркус опустится именно возле этой штуки. Я ее определяю, как маяк, что в ночи светит кораблям, указывая верный путь, куда плыть.
Он помолчал, я затаил дыхание, наконец он сказал с сомнением:
— Так ли уж велика необходимость Маркуса в таком маяке?
— Полагаю, — сказал я осторожно, — что да, очень. Кроме того, что этот маяк — создание той же эпохи, что породила сам Маркус… возможно, породила… этот маяк еще и может как бы подкармливать сам Маркус…
Он поинтересовался:
— На расстоянии?
Я вздохнул с великим облегчением:
— Святой отец, вы великий человек! Сразу хватаете все с лету, как пес муху. Действительно, маяк может подкормить… или напоить Маркус на расстоянии, но только на самом малом.
— То есть, — уточнил аббат, — Маркус должен опуститься рядом с маяком?
— Да.
— И где расположен тот маяк?
Я ответил со стесненным сердцем:
— Мне нужно было прибыть сюда и посоветоваться, отец Бенедерий, но сейчас счет идет уже не на дни, а, боюсь, на часы. Я посадил его в ямку, как сажают зернышко дерева… на самом деле это и есть зернышко, только механическое. В общем, древние умели делать такие зерна, так удобнее перевозить… Далеко перевозить, очень далеко.
Я напрягся, собираясь долго и нудно объяснять процесс понятными аббату словами, однако он спросил тихо:
— За какой срок вырастет?
— Не знаю, — ответил я несколько ошарашенно, в самом деле это очень важно, маяк окажется бесполезным, если будет расти, когда Маркус уже опустится на землю. — Как я сам не подумал…
Он помолчал, размышляя, наконец проговорил:
— Возможно, ты был прав, что не терял времени. Будь ты послабее духом, ты бы обязательно прибежал посоветоваться и переложить решение на наши плечи.
Я спросил робко:
— Может быть, нужно было посадить где-то ближе к Храму Истины?
Он чуть качнул головой.
— Нет. Я уверен, ты выбрал хорошую просторную долину так, чтобы вблизи были большие города. Маркус их увидит сразу. Там его и следует ждать.
Мое сердце забилось чаще, кровь начала ломиться в голову горячими волнами.
— Спасибо, святой отец!
Он чуть прикрыл усталые глаза толстыми набрякшими веками, пронизанными красной сетью полопавшихся капилляров.
— Пока не за что.
— Но вы сказали такое, — воскликнул я, — что дает надежду! Надежду на сопротивление!
Он произнес невесело:
— Мы узнали только, где он приземлится, да и то не наверняка… А как организовать оборону? Те, кто прилетит со звезд, могут быть вообще неуязвимы.
— Уязвим, — пообещал я. — Только бы найти то, чем именно уязвить. Сейчас, как я понимаю, это главная задача. Отец настоятель?
Он долго молчал, накрыв красными вздутыми веками такие же покрасневшие глазные яблоки. Я уже начал думать, что аббат заснул от старческой немощи, надо встать и потихоньку уйти, когда он наконец поднял верхние веки и взглянул на меня в упор.
— Поиск оружия?
— Да, — подтвердил я. — Отец настоятель?
Он произнес едва слышно, словно раздумывая про себя:
— Главное оружие… эти наша воля, наша стойкость… наша жажда победы… Надо искать на этом поле в первую очередь…
Я пролепетал:
— Отец настоятель, одной стойкости мало.
Он снова вперил в меня взгляд, что показался мне пронизывающе острым.
— Сын мой… ты можешь рассказать, что с тобой случилось?
— Отец настоятель, — проговорил я, — со мной много чего случилось. Что именно я должен рассказать?
Он чуть поморщился.
— Ты знаешь, что меня интересует.
Я вздрогнул, напрягся, однако аббат снова дремлет в кресле, словно вообще обо мне забыл, и я потихоньку заговорил, тщательно выбирая слова:
— Святой отец… вы однажды спасли мою шкуру очень по-крупному… в смысле, мне бы каюк, если бы не ваша предусмотрительность, что несколько раз помогла по мелочи… а один раз и по-крупному.
Он на мгновение приподнял и снова опустил верхние веки, красные и набрякшие, пронизанные сетью ярко-красных капилляров. Я догадался, что это у него кивок, престарелому аббату каждое усилие дается с трудом.
— Как? — спросил я, догадываясь о невысказанном вопросе. — Святой отец, я рассчитываю, что в верхах церкви более широкие взгляды, чем в самом низу, где религия только похожа на веру, но ею не является.
Он открыл глаза и посмотрел на меня ровно и спокойно, никаких чувств не отразилось на его пергаментном, как у мумии, лице.
— В общем, — сказал я осторожно, — когда наша крестоносная армия под знаменем креста и с крестами на плащах крестоносно и с пением псалмов двинулась в поход на условного антихриста, нам попытались помешать злобные и нечестивые колдуны, отвергнувшие святую праматерь-церковь, гореть им в вечном огне…
Он снова чуть двинул веками, я понял и продолжал чуть пободрее:
— Они наслали страшную бурю! Наша церковная и во Христе армия столкнулась с огромными нецерковными трудностями и понесла бы немалые потери… если бы рядом со мной совершенно случайно не оказался некий колдун. Конечно, тоже нечестивый, они все нечестивые, однако же те гады оказались ему то ли соперниками, то ли когда-то в суп плюнули, так что он попытался остановить их…
Он смотрел внимательно, а когда я замялся, спросил коротко:
— И?
Я мощно перекрестился.
— И слава Господу!.. Он преуспел. Буря улеглась, святой отец!
Он чуть-чуть наклонил голову, я услышал тихий надтреснутый голос:
