— Вы можете сопровождать нас и присутствовать при ее приготовлениях, если вы не доверяете мне, — он выгнул одну из своих изысканных, ухоженных бровей, в которых сияли перламутровые камни, одаривая стражников оценивающим взглядом, в котором плясали лазурь океана и медная кровь солнца, отраженная на гребне восходящей волны, и белизна крыльев иволги, рассекающих прозрачные валы морские.
— Однако же, мои действия продиктованы лишь привнесениям дальнейшего благоденствия нашему господину, как и всему красному дому и его обитателям, — мягко говорил он, словно голосом ублажал белоснежного тигра, чей жестокий рев прорезал праздную тишину, чьи когти врезались в вишневый гранит.
— И все же, я оставляю вам право выбора — вы можете быть свободны от нынешних хлопот, или же последовать за мной и моими прислужницами. Голос его тек, как медовая река, такая же плавная и нежная, как теплая струя ветра, что возносит лепестки жасмина к ночному небу.
Уверенность и стойкость ее пленителя блекла, она ощущала это в колыхании воздуха, в задержанном глотке воздуха и напряжении стальных мускулов его тела, его широкоскулое недавно багровевшее от гнева побледнело, и веки дрогнули, а челюсть окоченела. Человек изогнул порезанные белесо-седыми шрамами брови, и, повернувшись на темных каблуках, проследовал вдоль холла, чьи полы затоплялись чистой водой. Его сандалии звонко ударялись о кромку воды, посылая рябь во все направления, и дребезжание водного хлада, достигло и ее кожи, прикасаясь к обрезанным кончикам грязных волос, делая их темнее, словно окрашивая смолой. Айвен продолжала лежать на белых плитах, ощущая прикосновение к оголенной плоти солнечного света, не решаясь закрывать глаз. Страх покинул ее, оставив после себя опустошение. Соленый привкус крови блуждал во рту вместе с едким налетом тухлости и гнили, словно на кончике языка собралась вся мерзость человеческого существа.
К ней прикоснулись. То были мужские ладони, невероятно мягкие и теплые. Кончики пальцев провели прямую, едва ощутимую линию вдоль позвоночника, и искры жара пронеслись по хребту, и если бы она совсем не потерялась в ощущениях, то дрожь бы окаймила в буйственным трепете тело.
— Кожа просто великолепна, — произнес мужчина, нагибаясь, и она смогла ощутить легкий аромат свежего нарцисса, исходящего от него, и чуть приоткрыла губы, чтобы вздохнуть в легкие сладковатое благоухание.
— Лебеди мои, подойдите ко мне, — прошептал он, призывая к себе прекраснейших из дев, преисполненных воздушной легкости и грации природной, как хрустальные потоки водопада, и женщины окружили его. Золотые пояса стекали с их очерченных и тонких талий, капли бриллиантов дождем опадали на длинные волосы — темные и каштановые, огненно-рыжие и злато-карие. Стройные и прекрасные, как дикие лани, как горлицы и соколы в своих белоснежных и красных платьях, что развивались длинными мантиями над ними — и злато, и платина украшали их обнаженные ключицы и плечи. То были сапфировые зимородки и янтарные, краснокрылые малюры из цельных рубинов, их тонкие кисти рук и изящные стопы покрывали алмазные цветочные лозы.
— Вы должны помочь мне, мои драгоценные жемчужины, — говорил мужчина, поднимая каштановую прядь одной из прелестниц, накручивая на свои пальцы и прижимая к своим губам, вздыхая сводящий с ума аромат персиков и плодов граната. — Вы ведь все для меня сделаете, даже замараете свои руки.
Женщины улыбнулись ему столь бескорыстной и искренней улыбкой, что сердце любого бы остановилось при взгляде на их зачарованные лики, и, опуская инструменты, кристальные лады лютен соприкоснулись с белизной полов, они двинулись к девушке, опадая перед ней на колени. Одна из девушек в удивительном расписном пурпурно-золотом наряде потянулась к лицу Айвен, осторожно прикасаясь к разбитой губе и стирая большим пальцем полную бусину крови. Другая воздушная дева, будто богиня, позади которой расправлялись пенисто-облачные крылья, раскрывала белоснежное бархатное полотнище из серебристо-жемчужных нитей, накрывая ее нагое тело.
— Будет лучше, если мы все же дадим возможность тебе делать самостоятельный вздох, — говорил арфист, и цепи звенели в его руках, когда он поднял их над своей головой, разглядывая прорези в разъедающем и ржавом металле, и нахмурился, заметив на них следы свежей крови, чьи капли пали на его роскошное одеяние. Он опустил на нее свой взгляд, проводя кончиком пальца по брови, а потом резко поднял ее за подбородок, так, чтобы их глаза встретились, и она полностью утонула в их глубине. В отдалении раздалась мягкая барабанная дробь и хор женских голосов, игра бубенцов и нежные расплавы флейты, но в глазах его поселилась темнота и холодность, как у хищника.
— Не пытайся убежать, тогда я точно не смогу ничего сделать, — предупреждал он, наклоняясь ближе к ее губам и растирая кровь подушкой пальцев вдоль ее влажных уст. — Не сопротивляйся, тебе ведь уже нечего терять? Попытаешься сделать что-то иначе, или пойдешь врознь моим словам, и я покажу тебе обратную сторону милости и милосердия, — кончик его указательного пальцы пару раз постучал по ее нижней губе. — Мы договорились с тобой, милая? — любовным шепотом прошептал он, обдавая ее своим свежим и сладким дыханием.
Она не могла ответить, даже кивнуть, лишь продолжала смотреть на то безмятежное спокойствие в глазах, купаясь в высоте неба и свете, наблюдая за прямотой и холодностью в его очах, что так напоминали о чистой ледяной воде, глубокой и оттого темной, как ночной саван.
— Красивые глаза, — произнес он, слегка дотрагиваясь до ее ресниц. — Возможно, будь твоя судьба иной, то ты смогла бы стать одной из самых желанных дев в наших дворцах. Даже в обездоленности своей, ты все еще сохраняешь остатки притягательной красоты, — фаланги его пальцев в легком касании провели по скуле. — Ни у кого я прежде не видел столь молочной кожи и столь светлых волос, что соединяли бы в себе янтарь полуденной звезды и темноту каштана, хотя…, - помедлил он, и, отстраняя тепло своих пальцев, тихо, с беспечностью добавил — возможно, то проклятие твоего рода, что до сих пор влечет человечество к пути греха.
Немного задумавшись, и разглядывая черты ее лица, он провел по кружевным, искривленным линиям на ее ошейнике, шепча незнакомые слоги заклятия, что складывались в стихотворные строфы — неуловимые и чарующие, наречие было завлекающим, и она вслушивалась в то, как ладно произносят, словно балладу о любви, его губы. И путы разлетелись на сверкающие тяжелые осколки. Сначала она не могла поверить в чистоту воздуха, что проскальзывало без излишних препятствий в легкие, но дыхание было настолько полным и свободным, что когда она вобрала глоток кислорода, заполнившим рот, на кончиках ее ресниц заблестели слезы. Облегчение затопило, накрыло с головой. Ни один дворянин не сможет понять этого, принять за блаженный дар; как и ни один свободный человек, что жил в обыденности и бесцветной серости жизни — прочувствовать насколько прекрасной и благословенной может показаться жизнь. Когда можно дышать не трупным запахом и едким дурманом гнили, а когда полной грудью можно вбирать в себя свежей воздух, льющийся с вершины небосвода, когда жизнь проникает внутрь сердца, когда ветер обнимает, скрывая в своих ласкающих объятиях страстного любовника.
